Посвящаю Алле
И опять среди ночи проснулась, как просыпалась теперь каждую ночь, будто кто-то привычно и злобно будил ее толчком: думай, думай, старайся понять! Она не могла. Ни на что, кроме самомучительства, не было способно ее существо. Н о т о, ч т о б у д и л о, требовало упорно: старайся понять, должен быть смысл, должны быть виновники, всегда виноваты близкие, жить дальше невозможно, умереть самой. Вот только узнать: в чем она виновата? И еще другое, тайное и стыдное: неужели на этом все кончилось? «Какая дура, как я могу думать о смерти, когда у меня дочь».
Однако она легко думала о смерти, как о чем-то неприятном, но неизбежном, что следует пережить, как о том, например, что надо лечь в клинику на операцию. Мысли о смерти были гораздо легче памяти. Та доставляла боль, а эти ничего, кроме мимолетной задумчивости. Вот оно, начинается: он приходил подвыпив после получки в музее – когда-то давно – обыкновенно из «Севана», рядом с музеем, или же Федоров затаскивал его к себе, засиживались там, и всегда сразу ложился, не мешкая ни минуты, и засыпал мгновенно. Но обязательно просыпался ночью, часа в три, в четыре, как она теперь. Мешал ей, шаркал на кухню за водой или каким-нибудь питьем из холодильника, она сердилась, ругала его сквозь сон. В те минуты, когда будил, она его ненавидела: «Какой же ты эгоист!»
А он, бывало, скрывал подпитие, держался находчиво и хитро, был очень ловкий актер, и она не замечала ни запаха, ни покрасневших глаз, верила его словам: «Устал, как собака», жалела его, стелила поскорей постель, он бухался под одеяло и начинал храпеть, но ночью непременно выдавал себя, просыпаясь задолго до утра. Теперь с нею похожее. Ее алкоголем были память и боль, она скрывала днем, никто не должен был замечать – ни на работе, ни дома, ни Иринка, ни свекровь, уж тем более не свекровь, потому что, если бы замечала, боль бы усилилась, и все свои силы днем она употребляла на скрывание, но на ночные часы ее не хватало. А иногда он проснется ночью без всякого подпития – просто так, неизвестно отчего. Это уж было вовсе блажью. Ведь не старик он. Бессонница бывает у стариков. И она раздражалась, потому что спала чутко и просыпалась, как только он начинал вздыхать, ворочаться и в особенности смотреть на часы – он брал часы с крышки ящика для постельного белья, чтобы поднести их к глазам, и всегда звякал металлической пряжкой о ящик. Из-за этого звяканья было много разговоров. Она очень сердилась. Это было так глупо. Он старался, бедный, манипулировать с часами бесшумно, но почему-то ничего не получалось: обязательно хоть чем-то, хотя бы концом маленького металлического хоботка, задевал за ящик – и раздавался звякающий звук, очень ясный в ночной тишине, она вздрагивала, потому что просыпалась раньше (как только он принимался вздыхать) и, замерев, со сжавшимся сердцем ждала звяканья.
Свекровь продолжала жить с нею в одной квартире. Куда ей было деться?
Эта женщина твердо считала, что в смерти сына, умершего в ноябре прошлого года в возрасте сорока двух лет от сердечного приступа, виновата жена. Жить вместе было трудно, хотели бы разъехаться и расстаться навсегда, но удерживало вот что: старуха была одинока и, расставшись с внучкой, шестнадцатилетней Иринкой, обрекала себя на умирание среди чужих людей (ее сестра и племянница не очень-то звали ее к себе, да и Александра Прокофьевна жить бы с ними не согласилась), а кроме того, Ольга Васильевна должна была считаться с дочерью, которая бабку любила и без бабки оказалась бы совсем без призора. Все это затянулось таким каменным, неразъемным узлом, что выхода, казалось, тут не было: просыпайся среди ночи и ломай в отчаянии голову, а днем уходи из дому, убегай, исчезай. В командировки она теперь рвалась как могла чаще. Понимала, что неправильно, что слабость, что Иринка нуждается в ней сейчас гораздо больше, чем раньше, – и она нуждалась в Иринке и в поездках истерзывалась тоской по дочери, торопилась вернуться, каждый вечер по телефону наговаривала на пять рублей, а вернувшись, обнаруживала, что дочка прекрасно жила без нее, увлеченная своими делишками, и это несколько успокаивало, хотя и прибавляло боли, и опять тянулась уехать, спастись, наперед зная, что спасенья не будет. Ах, как бы она жалела, как бы ценила старуху, если бы та жила где-нибудь далеко! Но в этих комнатках, в этом коридорчике, где прожитые годы стояли тесно, один к одному впритык, открыто и без стеснения, как стоит стоптанная домашняя обувь в деревянном ящике под вешалкой, сколоченном Сережей, здесь, в этой тесноте и гуще, не было места для жалости. Свекровь могла сказать: «Помнится, вы такие крендельки раньше не покупали. Где это вы брали, на Кировской?» Одна фраза вмиг уничтожала всю жалость, копившуюся по крупицам. Значило: его крендельками не баловали, а нынче, для себя, стали покупать. И такая мура, такая ничтожнейшая, смеха достойная глупость ранила, как удар железом. Потому что на самом деле – злобность, пытка.
Подобное кренделькам – пыточное – вышло и с телевизором. Давно еще, при Сереже, хотели купить новый, большой вместо старенького, с допотопной линзой, и деньги откладывали. Ольга Васильевна часто раздражалась, – может, и не следовало, но, боже мой, что ж теперь делать, – раздражалась напрасно, несправедливо, никак не могла перебороть себя, потому что, по совести говоря, были причины, теперь эти воспоминания тоже пытка, – оттого, что мог часами, забыв обо всем, смотреть любую спортивную дребедень. Заваливался в зеленое кресло, ногу на ногу, сигарету в зубы, круглую пепельницу с рыбкой ставил рядом на пол – и как приклеенный, не допросишься, не докричишься. Но почему все подряд? Неужели все так уж одинаково интересно? Я отдыхаю! Имею я право на отдых, в конце концов? Гнев был слегка наигран: все обязаны знать, что он чудовищно устает на работе.
Он действительно уставал, кроме того, были неприятности. Но ведь они у всех. У него не хватало выдержки. И еще: он скрывал, скрывал, многое обнаружилось позже. Она о своих неприятностях рассказывала и этим облегчала себя, а он скрывал, стыдился своих неудач. И тогда, перед телевизором, жаловался полуискренне-полудурачась:
– Господа, мои нервные клетки нуждаются в отдыхе. Собаки едят траву, интеллигенция слушает музыку, а я смотрю спорт – это мое лечение, мой бром, мои ессентуки, черт бы побрал вашу непонятливость, господа…
Обыкновенное шутовство, но Александра Прокофьевна честно вставала на защиту сына. Иногда, чтобы поддержать его, садилась рядом в кресло и смотрела хоккей или волейбол, все равно что, ей-то уж было еще более все равно, и перебрасывалась с сыном замечаниями, от которых Ольга Васильевна едва не прыскала со смеху. Бывало, он скрытно и тонко, – но так, что Ольга Васильевна понимала, – подшучивал в этих беседах у телевизора над Александрой Прокофьевной, но старуха с упорством делала вид, будто спорт ее крайне интересует. Ах, да, лет сорок или тридцать назад она была завзятой туристкой! Еще недавно наряжалась в древнейшие штаны цвета хаки, немыслимую куртку эпохи военного коммунизма, закидывала за спину рюкзачок, пригодный для сбора утиля, и отправлялась куда-то на электричке совершенно одна. Сережа относился к этому спокойно. Другим он не разрешал шутить над бабкой и даже улыбаться молча за ее спиной. Кажется, она посещала места, по которым ходила когда-то давно с мужем, Сережиным отцом, профессором математики, страстным ходоком, туристом и фотографом. Вид у свекрови в туристском одеянии времен наркома Крыленко был трагикомический. Даже Ольгу Васильевну коробило, а Иринка просто страдала: над бабушкой потешались местные дуры, охранительницы подъезда. Сережин отец в сорок первом пошел добровольцем в ополчение и осенью погиб под Москвой. Старуху с ее печальными чудачествами можно было понять, но почему же ее-то, Ольгу Васильевну, не понимали? Почему ее горя не видели? Никакой силой нельзя было заставить свекровь, женщину неглупую, с юридическим образованием, признать право Ольги Васильевны на страдание.
Действие повести разворачивается в Москве. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Троицкий Сергей Афанасьевичич умер. Его жена Ольга Васильевна, биолог, до сих пор не может придти в себя после смерти мужа, который умер в сорок два года от сердечного приступа. Она до сих пор живёт с его матерью Александрой Прокофьевной в одной квартире. Его мать женщина старой закалки. Александра Прокофьевна по профессии юрист, сейчас пенсионерка, но все равно даёт в газете консультации. В смерти Сергея она обвиняет Ольгу Васильевну, корила ее тем, что Ольга Васильевна приобрела новый телевизор, а это говорит о том, что ее невестка не очень-то и тоскует по мужу, а также не и не хочет себе в развлечениях отказывать.
Но также у Александры Прокофьевны были и с сыном непростые отношения. Ольга Васильевна злорадно вспоминает, что ему не нравилась прямолинейность матери, которой гордилась его мать, её категоричность, которая граничила с жестокостью. Эта жестокость видна и отношениях с внучкой Ириной. Бабушка говорила, что даст на зимние сапоги ей деньги, но не дала, так как Ирина хотела их купить у спекулянтов.
Все окружающее Ольгу Васильевну, связано для неё с воспоминаниями о Сергее, которого она сильно любила. Боль утраты не проходит и даже не становится менее острой. Она начинает вспоминать всю их совместную жизнь. Познакомил ее с Троицким ее приятель Влад, который был в нее влюблен. Сергей, являлся студентом-историком, который в первый вечер знакомства побежал за водкой, но все это не нравилось матери Ольги Васильевны, которая желала, чтобы её дочь вышла замуж за благоразумного и надёжного Влада. Но произошло все по-другому. В поездке в Гагры у Ольги Васильевны и Сергея начался серьёзный роман.
Еще тогда Ольга Васильевна начала замечать в характере Сергея что-то неуверенное, что потом для нее стало предметом больших тревог и причинило много страданий. Ольга Васильевна сильно ревновала ко всем женщинам Сергея. Одна из них Светланка шантажировала Сергея несуществующей беременностью. Но Ольга Васильевна выдержала это испытание, и уже через месяц состоялась свадьба.
Сначала они жилив доме у матери Ольги Васильевны и её отчима Георгия Максимовича, который был художником. У Георгия Максимовича был талан и он даже учился в Париже, его называли русским Ван Гогом. Он уничтожил свои старые работы и теперь рисует прудики и рощицы. Он был человек добрым и мягким, но один аз он проявил свою твёрдость. Ольга Васильевна тогда была беременна и хотела сделать аборт, потому что обстоятельства были не лучшие для рождения ребенка, так как Сергей с директором музея поссорился и теперь хотел уйти, а она в школе работала, и было плохо с деньгами. Когда об этом случайно узнал Георгий Максимович, то категорически запретил делать аборт, благодаря этому появилась Иринка. У Ольги Васильевны тоже были проблемы, из-за жены Васина Зики. Сергей достаточно часто бегал к Васину, так как он из музея ушёл и не знал чем заняться. И Ольга Васильевна Сергея ревновала к Зике, и они очень часто из-за неё ссорились. Потом У Ольги Васильевны с Зикой, стали враждебные отношения. Потом умерла у Сергея сестра, и они переехали на Шаболовку к свекрови.
Когда Ольга Васильевна вспоминает отношения с Сергеем, она думает о том, какой была их жизнь плохой или хорошей. При живом муже Ольга Васильевна себя чувствовала богачкой, особенно когда она находилась рядом с лучшей подругой Фаиной, у которой личная жизнь не складывалась.
Когда Сергею исполнилось сорок лет он стал каким-то беспокойным. В институте, куда его приятель Федя Праскухин перетащил, начались обещания, проекты, надежды, страсти, опасности на каждом шагу, группировки. Она думает, что его убили метания. Сначала Сергей увлекался, а потом остывал и опять стремился к чему-то новому.
Сергей хотел издать книгу «Москва в восемнадцатом году», и очень много над этим возился, но ничего не получилось. Потом появилась другие темы: царская охранка, февральская революция. И после того как Сергей умер из института к Ольге Васильевне приходили и просили найти папку с материалами для того, чтобы издать работу Сергея. Эти материалы, были уникальны. И для того чтобы подлинность их подтвердить, Сергей разыскивал людей, кто был в списках.
Сергей искал нити, которые соединяли прошлое с прошлым и с будущим. Для Сергея человек был нитью, которая тянется сквозь время. Он называл свой метод разрыванием могил. Начало увлечения Сергея исходило из жизни со своего отца, который участвовал в комиссии, которая архивы жандармского управления разбирала.
Новыми исследованиями Сергей занимался с интересом, но все поменялось после смерти его друга Феди Праскухина, который был учёным-секретарем института, и который погиб в автомобильной катастрофе. В тот день Ольга Васильевна не пустила на юг Сергея с ним и ещё с одним их другом Геной Климуком. Климук, который тоже был в машине, но остался в живых, и он занял вместо Феди стал о учёным-секретарем, но их отношения с Сергеем почему то стали враждебными. Климук был интриганом, и призывал Сергея вместе с ним создать маленькую бандочку. Один раз появилась возможность поехать во Францию в туристическую поездку. Для Сергея это была также возможность посмотреть Марсель и Париж и еще поискать материалы, которые нужны для работы, но тогда многое зависело от Климука. Они на дачу в Васильково пригласили его с женой. Климук приехал вместе с замдиректором института Кисловским. Климук попросил переночевать Кисловскому со своей пассией. Ольга Васильевна была против. И тогда между Сергеем Климуком возник спор об исторической целесообразности, к которой Сергей относился отрицательно.
Но даже после этой ссоры Сергей все еще надеялся на поездку во Францию. Часть денег хотел дать Георгий Максимович. Ольга Васильевна с Сергеем к нему ходили, но потом чуть не случился скандал. Сергей был раздражен высказываниями тестя и он отказался с от денег. Потом Сергей остыл к поездке. До обсуждения диссертации Климук просил Сергея передать материалы Кисловскому, для докторской. Сергей не стал этого делать. Провалилось первое обсуждение диссертации, что означало, что защита отложена на неопределённый срок.
Потом пришла Дарья Мамедовна, которая была психологом, философом, специалистом по парапсихологии. Сергей стал увлекаться парапсихологией, в надежде, что он для своего исследования найдет, что-то интересное. Один раз Сергей вместе с Ольгой Васильевной принимал участие в спиритическом сеансе. После сеанса у Ольги Васильевны был разговор с Дарьей Мамедовной. Ее волновали отношения Сергея с этой женщиной. Ольгу Васильевну задевало то, что Сергей очень сильно отдаляется о нее.
Когда Сергей умер Ольге Васильевне кажется, что жизнь окончена, и остались только холод и пустота. Но неожиданно для неё начинается другая жизнь, у нее появляется человек, с которым она очень близка. У него есть своя семья, но они все равно встречаются, они обо всем разговаривают и даже ездят гулять в Спасское-Лыково. Для Ольги Васильевны этот человек очень дорог. И она понимает, что ее вины нет в смерти Сергея, потому что вокруг другая жизнь.
Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Другая жизнь». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.
Повесть «Другая жизнь» была написана в 1975 г и издана в 1976 г. в Москве. Она вошла в цикл так называемых «московских повестей». Повесть посвящена Алле, второй жене Трифонова , на которой он женился после внезапной смерти первой жены. Так что сюжет повести – зеркальное отражение семейной ситуации самого писателя.
Семейно-бытовые повести «московского цикла» включают в себя элементы философской повести о смысле жизни, психологической и социальной повести.
Важнейшая проблема рассказа – проблема исторического прошлого. История представляется главной героине слитком простоты и тайны, очередью, где в затылок стоят эпохи, государства и великие люди. Роль историка состоит в том, чтобы всё это расположить по порядку. Такой примитивный взгляд на историю противопоставлен методу «разрывания могил», который открыл муж Ольги. Он во главе исторических событий ставит личность, которую называет нитью, протянувшейся сквозь время.
Одна из проблем рассказа – излюбленная чеховская проблема понимания. Ольга рассуждает о том, что семейные кланы – это разные люди из разных земных недр. Брак называется двоемирием, сшибкой двух кланов и двух миров. 17-летний брак уже умер, но война родственников длится.
Герои неправильно понимают мотивы, поступки и слова друг друга. При этом они не пытаются поговорить, а замыкаются в себе или обвиняют другого, скандалят и ссорятся. Диалог как основа взаимопонимания чужд героям.
В повести поднимается философская проблемы быстротечности человеческой жизни. Уже прожитое похоже на миг, а сегодняшнее тянется без конца.
Актуальна социальная проблема бытия советского человека эпохи застоя. Жизнь кажется беспросветной, всюду одинаковой. Например, после работы все спешат домой, чтобы надеть тапки и смотреть телевизор.
Проблема исторической целесообразности, о которой спорят герои, не может быть разрешена, потому что решение о том, что целесообразно, никто не имеет права на себя взять, но берёт. Это проблема критерия истинности, неразрешимая в человеческой жизни.
Повесть – внутренний монолог главной героини, в котором она осмысливает настоящее и прошлое. Порой она углубляется в события далёкого прошлого, вспоминая о том, как мать вышла замуж второй раз, как она познакомилась с мужем. Иногда думает о событиях, случившихся незадолго до смерти мужа. Пласт современности относится к 1973 г. Смерть мужа случилась за полгода до этого.
В конце повести воспоминания переплетаются со сном. Только упоминание 12-летней Иры в событиях, во время которых ей должно быть 16, объясняет читателю призрачность происходящего.
Последние абзацы – новое настоящее героини, её «другая жизнь», в которой она избавилась от чувства вины и обрела новую любовь. Дочь Ирина, которая собирается замуж, становится для читателя единственной временной вехой.
Композиция повести ретроспективная, что не характерно для повести как для жанра, но свойственно повестям Трифонова.
У героини умирает от сердечного приступа 42-летний муж, с которым она прожила 17 лет. Она живёт со свекровью, которая обвиняет невестку в смерти мужа, и 16-летней дочерью.
Ольга считает, что брак их с мужем был счастливым. Брак подобен живому некогда организму. Ольга пытается понять, почему они с Сергеем постепенно отдалились друг от друга, почему муж стал жить своей жизнью.
Чтобы оправдать себя, Ольга предаётся воспоминаниям, пытаясь понять причины поступков Сергея, основы его характера, собственные ошибки.
Несколько вопросов остаются для Ольги нерешёнными. Например, зачем Сергей взял из кассы взаимопомощи 160 рублей. Она получает ответ на этот вопрос во сне. И не важно, насколько объяснение мужа во сне близко к правде. Главное – героиня обретает спокойствие.
Повесть написана от третьего лица, но с точки зрения Ольги Васильевны. Соглашаясь или не соглашаясь с героиней, читатель проникается её мыслями, рефлектирует, уже учитывая её точку зрения.
Ольга Троицкая – главная героиня повести, которая вся подаётся как внутренний монолог героини: её рассуждение о настоящем, связанном со смертью мужа 7 месяцев назад, и воспоминание о прошлом, о 17 годах их совестной жизни.
Ольга – биохимик, заведующая лабораторией. Она умеет работать на результат, не боится сложностей. В молодости она пропадала в школе, потом нашла работу в институте, где, в отличие от мужа, хорошо ладила с людьми. Они с начальником билась над формулой биологического стимулятора совместимости. Ольга – биолог и материалист, не верящий в бессмертие даже в символическом смысле. С её точки зрения, всё начинается и кончается химией, которая, впрочем, не может объяснить боль потери.
Ольга уверена в своей правоте, часто она не различает, что важно, а что нет. Героиня очень обидчива, причём сама она не понимает, когда обижает других. Ольга одинока. У неё есть подруга Фаина, но той многого не расскажешь. Ольга пытается сблизиться с дочерью Ириной.
Одиночество своё Ольга видит символически как лифт, в котором можно кричать, читать надписи на стенах, но не получишь ответа. Неожиданно на её крик отвечает диспетчер, так что Ольга понимает, что если кричать – получишь ответ.
Мать Ольги целиком посвятила себя служению Георгию Максимовичу, отчиму Ольги. Когда родилась Иринка, мать старалась помочь, но не успевала. Когда умерла сестра Сергея, пришлось переехать к свекрови.
Георгий Максимович – отчим Ольги Васильевны. Её отец умер, когда ей было 6 лет, во время войны. Мать познакомилась с Георгием Максимовичем в эвакуации. Он был хорошим художником, учившимся ещё до революции. Но его картины не нравились Ольге, были похожи на старинные картины прошлого. До войны он подвергся опале, но в эвакуации много работал и написал цикл картин на тему труда. После войны он стал уважаем, ему дали комнату в доме художников и мастерскую. Картины художника хорошо покупались.
Сергей, муж Ольги, – историк. Ольга познакомилась с ним благодаря другу детства Вадиму, за которого её мечтали выдать замуж. Сергей поразил её умением произносить слова наоборот. Он долго работал в тихой библиотеке, но повздорил с начальством и перешёл в бурлящий страстями институт. Жена характеризовала его про себя как вечно рвущегося куда-то неудачника.
Сергей делал то, что ему нравилось, не делал того, что не нравилось. Он писал диссертацию о московской охранке накануне Февральской революции. Выписками были заполнены 36 общих тетрадей. Но у него пропал интерес, так что он не мог окончить работу.
Идея изучения охранки появилась у Сергея, когда он узнал, что его погибший во время войны отец работал после Февраля в комиссии, выявлявшей тайных сотрудников бывшего охранного отделения. Сергей стал интересоваться своей родословной.
Ещё одно «несчастливое» качество Сергея – неумение уйти вовремя. Сергей не умеет ни договариваться, ни сглаживать конфликты. Он бескомпромиссен и прямолинеен. Гораздо раньше, чем жена, он понимает, что нужно жить «другой жизнью», в которой нет рутины. Он умирает «от жизни», с которой не может смириться.
Юрий Трифонов
ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
Посвящаю Алле
И опять среди ночи проснулась, как просыпалась теперь каждую ночь, будто кто-то привычно и злобно будил ее толчком: думай, думай, старайся понять! Она не могла. Ни на что, кроме самомучительства, не было способно ее существо. Но то, что будило , требовало упорно: старайся понять, должен быть смысл, должны быть виновники, всегда виноваты близкие, жить дальше невозможно, умереть самой. Вот только узнать: в чем она виновата? И еще другое, тайное и стыдное: неужели на этом все кончилось? «Какая дура, как я могу думать о смерти, когда у меня дочь».
Однако она легко думала о смерти, как о чем-то неприятном, но неизбежном, что следует пережить, как о том, например, что надо лечь в клинику на операцию. Мысли о смерти были гораздо легче памяти. Та доставляла боль, а эти ничего, кроме мимолетной задумчивости. Вот оно, начинается: он приходил подвыпив после получки в музее - когда-то давно - обыкновенно из «Севана», рядом с музеем, или же Федоров затаскивал его к себе, засиживались там, и всегда сразу ложился, не мешкая ни минуты, и засыпал мгновенно. Но обязательно просыпался ночью, часа в три, в четыре, как она теперь. Мешал ей спать, шаркал на кухню за водой или за каким-нибудь питьем из холодильника, она сердилась, ругала его сквозь сон. В те минуты, когда будил, она его ненавидела: «Какой же ты эгоист!»
А он, бывало, скрывал подпитие, держался находчиво и хитро, был очень ловкий актер, и она не замечала ни запаха, ни покрасневших глаз, верила его словам: «Устал, как собака», жалела его, стелила поскорей постель, он бухался под одеяло и начинал храпеть, но ночью непременно выдавал себя, просыпаясь задолго до утра. Теперь с нею похожее. Ее алкоголем были память и боль, она скрывала днем, никто не должен был замечать - ни на работе, ни дома, ни Иринка, ни свекровь, уж тем более не свекровь, потому что, если бы замечала, боль бы усилилась, и все свои силы днем она употребляла на скрывание, но на ночные часы ее не хватало.
А иногда он проснется ночью без всякого подпития - просто так, неизвестно отчего. Это уж было вовсе блажью. Ведь не старик он. Бессонница бывает у стариков. И она раздражалась, потому что спала чутко и просыпалась, как только он начинал вздыхать, ворочаться и в особенности смотреть на часы - он брал часы с крышки ящика для постельного белья, чтобы поднести их к глазам, и всегда звякал металлической пряжкой о ящик. Из-за этого звяканья было много разговоров. Она очень сердилась. Это было так глупо. Он старался, бедный, манипулировать с часами бесшумно, но почему-то ничего не получалось: обязательно хоть чем-то, хотя бы концом маленького металлического хоботка, задевал за ящик - и раздавался звякающий звук, очень ясный в ночной тишине, она вздрагивала, потому что просыпалась раньше (как только он принимался вздыхать) и, замерев, со сжавшимся сердцем ждала звяканья.
Свекровь продолжала жить с нею в одной квартире. Куда ей было деться?
Эта женщина твердо считала, что в смерти сына, умершего в ноябре прошлого года в возрасте сорока двух лет от сердечного приступа, виновата жена. Жить вместе было трудно, хотели бы разъехаться и расстаться навсегда, но удерживало вот что: старуха была одинока и, расставшись с внучкой, шестнадцатилетней Иринкой, обрекала себя на умирание среди чужих людей (ее сестра и племянница не очень-то звали ее к себе, да и Александра Прокофьевна жить бы с ними не согласилась), а кроме того, Ольга Васильевна должна была считаться с дочерью, которая бабку любила и без бабки оказалась бы совсем без призора. Все это затянулось таким каменным, неразъемным узлом, что выхода, казалось, тут не было: просыпайся среди ночи и ломай в отчаянии голову, а днем уходи из дому, убегай, исчезай. В командировки она теперь рвалась как могла чаще. Понимала, что неправильно, что слабость, что Иринка нуждается в ней сейчас гораздо больше, чем раньше, - и она нуждалась в Иринке и в поездках истерзывалась тоской по дочери, торопилась вернуться, каждый вечер по телефону наговаривала на пять рублей, а вернувшись, обнаруживала, что дочка прекрасно жила без нее, увлеченная своими делишками, и это несколько успокаивало, хотя и прибавляло боли, и опять тянулась уехать, спастись, наперед зная, что спасенья не будет. Ах, как бы она жалела, как бы ценила старуху, если бы та жила где-нибудь далеко! Но в этих комнатках, в этом коридорчике, где прожитые годы стояли тесно, один к одному впритык, открыто и без стеснения, как стоит стоптанная домашняя обувь в деревянном ящике под вешалкой, сколоченном Сережей, здесь, в этой тесноте и гуще, не было места для жалости. Свекровь могла сказать: «Помнится, вы такие крендельки раньше не покупали. Где это вы брали, на Кировской?» Одна фраза вмиг уничтожала всю жалость, копившуюся по крупицам. Значило: его крендельками не баловали, а нынче, для себя, стали покупать. И такая мура, такая ничтожнейшая, смеха достойная глупость ранила, как удар железом. Потому что на самом деле - злобность, пытка.
Подобное кренделькам - пыточное - вышло и с телевизором. Давно еще, при Сереже, хотели купить новый, большой вместо старенького, с допотопной линзой, и деньги откладывали. Ольга Васильевна часто раздражалась, - может, и не следовало, но, боже мой, что ж теперь делать, - раздражалась напрасно, несправедливо, никак не могла перебороть себя, потому что, по совести говоря, были причины, теперь эти воспоминания тоже пытка, - оттого, что мог часами, забыв обо всем, смотреть любую спортивную дребедень. Заваливался в зеленое кресло, ногу на ногу, сигарету в зубы, круглую пепельницу с рыбкой ставил рядом на пол - и как приклеенный, не допросишься, не докричишься. Но почему все подряд? Неужели все так уж одинаково интересно? Я отдыхаю! Имею я право на отдых, в конце концов? Гнев был слегка наигран: все обязаны знать, что он чудовищно устает на работе.
Он действительно уставал, кроме того, были неприятности. Но ведь они у всех. У него не хватало выдержки. И еще: он скрывал, скрывал, многое обнаружилось позже. Она о своих неприятностях рассказывала и этим облегчала себя, а он скрывал, стыдился своих неудач. И тогда, перед телевизором, жаловался полуискренне-полудурачась:
Господа, мои нервные клетки нуждаются в отдыхе. Собаки едят траву, интеллигенция слушает музыку, а я смотрю спорт - это мое лечение, мой бром, мои ессентуки, черт бы побрал вашу непонятливость, господа…
Обыкновенное шутовство, но Александра Прокофьевна честно вставала на защиту сына. Иногда, чтобы поддержать его, садилась рядом в кресло и смотрела хоккей или волейбол, все равно что, ей-то уж было еще более все равно, и перебрасывалась с сыном замечаниями, от которых Ольга Васильевна едва не прыскала со смеху. Бывало, он скрытно и тонко, - но так, что Ольга Васильевна понимала, - подшучивал в этих беседах у телевизора над Александрой Прокофьевной, но старуха с упорством делала вид, будто спорт ее крайне интересует. Ах, да, лет сорок или тридцать назад она была завзятой туристкой! Еще недавно наряжалась в древнейшие штаны цвета хаки, немыслимую куртку эпохи военного коммунизма, закидывала за спину рюкзачок, пригодный для сбора утиля, и отправлялась куда-то на электричке совершенно одна. Сережа относился к этому спокойно. Другим он не разрешал шутить над бабкой и даже улыбаться молча за ее спиной. Кажется, она посещала места, по которым ходила когда-то давно с мужем, Сережиным отцом, профессором математики, страстным ходоком, туристом и фотографом. Вид у свекрови в туристском одеянии времен наркома Крыленко был трагикомический. Даже Ольгу Васильевну коробило, а Иринка просто страдала: над бабушкой потешались местные дуры, охранительницы подъезда. Сережин отец в сорок первом пошел добровольцем в ополчение и осенью погиб под Москвой. Старуху с ее печальными чудачествами можно было понять, но почему же ее-то, Ольгу Васильевну, не понимали? Почему ее горя не видели? Никакой силой нельзя было заставить свекровь, женщину неглупую, с юридическим образованием, признать право Ольги Васильевны на страдание.
Действие происходит в Москве. Прошло несколько месяцев с тех пор, как Сергея Афанасьевича Троицкого не стало. Его жена Ольга Васильевна, биолог, все ещё не может прийти в себя после потери мужа, умершего в возрасте сорока двух лет от сердечного приступа. Она по-прежнему живёт в одной квартире с его матерью Александрой Прокофьевной, женщиной старой закалки. Александра Прокофьевна - юрист по профессии, пенсионерка, но даёт консультации в газете. В смерти Сергея она винит Ольгу Васильевну, укоряя её тем, что Ольга Васильевна купила новый телевизор, а это свидетельствует, на её взгляд, что невестка не очень-то опечалена смертью мужа и не собирается отказывать себе в развлечениях. Она не признает её права на страдание.
Однако у Александры Прокофьевны были непростые отношения с сыном. Ольга Васильевна мстительно вспоминает, что ему была не по душе излишняя прямолинейность матери, которой та гордилась, её категоричность, граничащая с нетерпимостью. Эта нетерпимость проявляется и в отношениях с шестнадцатилетней внучкой Ириной. Бабушка обещала ей деньги на зимние сапоги, но не даёт только потому, что Ирина собирается купить их у спекулянтов. Дочь возмущена, Ольга Васильевна жалеет Ирину, так рано оставшуюся без отца, но она также хорошо знает её характер, такой же странный, как у Сергея: что-то неустоявшееся, жёсткое...
Все, что окружает Ольгу Васильевну, связано для неё с воспоминаниями о Сергее, которого она действительно глубоко любила. Боль утраты никак не проходит и даже не делается менее острой. Она вспоминает всю их совместную жизнь, начиная с самого первого дня знакомства. С Троицким её познакомил влюблённый в неё приятель Влад, тогда студент мединститута. Сергей, студент-историк, виртуозно читал слова наоборот и в первый же вечер побежал за водкой, что сразу не понравилось матери Ольги Васильевны, которая к тому же хотела, чтобы её мужем стал надёжный и благоразумный Влад. Однако все произошло иначе. Решающим событием в отношениях Ольги Васильевны и Сергея стала поездка в Гагры вместе с подругой Ритой и тем же Владом. Постепенно у Ольги Васильевны и Сергея завязался серьёзный роман.
Уже тогда Ольга Васильевна начала улавливать в его характере нечто шаткое, что впоследствии стало для неё предметом особых тревог и причинило немало страданий - прежде всего из-за страха потерять Сергея. Ей казалось, что благодаря именно этому свойству его может увести другая женщина. Ольга Васильевна ревновала не только к новым женщинам, которые появлялись на горизонте Сергея, но и к тем, что были до неё. Одна из них по имени Светланка появилась сразу после их возвращения с юга и шантажировала Сергея мнимой беременностью. Однако Ольге Васильевне удалось перебороть это испытание, как она сама определила натиск соперницы. А через месяц была свадьба.
Первое время они жили у матери Ольги Васильевны и её отчима, художника Георгия Максимовича. Когда-то Георгий Максимович учился в Париже, его называли «русский Ван Гог». Старые работы он уничтожил и теперь вполне сносно существует, рисуя прудики и рощицы, состоя членом закупочной комиссии, и т. п. Человек мягкий и добрый, Георгий Максимович однажды проявил твёрдость. Ольга Васильевна тогда забеременела и хотела делать аборт, потому что обстоятельства складывались неважно: Сергей поссорился с директором музея и хотел уходить, она работала в школе, ездить на работу было далеко, с деньгами было худо. Георгий Максимович, случайно узнав, запретил категорически, благодаря чему на свет появилась Иринка. В том доме у Ольги Васильевны тоже были проблемы, в частности из-за жены художника Васина Зики. Сергей часто убегал к Васину, особенно в минуты тоски, потому что он ушёл из музея и не знал, куда себя деть. Ольга Васильевна ревновала Сергея к Зике, они часто ссорились из-за неё. С самой Зикой, после недолгого приятельства, у Ольги Васильевны установились враждебные отношения. Вскоре умерла сестра Сергея, и они переехали к свекрови на Шаболовку.
Вспоминая, Ольга Васильевна спрашивает себя, какой же на самом деле была их с Сергеем жизнь - хорошей, плохой? И есть ли действительно её вина в его смерти? Когда он был жив, она чувствовала себя богачкой, особенно рядом с лучшей подругой Фаиной, личная жизнь которой не складывалась. Фаине она говорила, что да, хорошая. А какая она была на самом деле? Одно ей ясно: это была их жизнь и вместе они составляли единый организм.
После сорока Сергеем, как считает Ольга Васильевна, подобно многим мужчинам в этом возрасте, овладела душевная смута. В институте же, куда его перетащил приятель Федя Праскухин, началось: обещания, надежды, проекты, страсти, группировки, опасности на каждом шагу. Ей кажется, его сгубили метания. Он увлекался, потом остывал и рвался к чему-то новому. Неудачи лишали его сил, он гнулся, слабел, но какой-то стержень внутри его оставался нетронутым.
Долго Сергей возился с книгой «Москва в восемнадцатом году», хотел издать, но ничего не вышло. Потом появилась новая тема: февральская революция, царская охранка. Уже после смерти Сергея к Ольге Васильевне пришли из института и попросили найти папку с материалами - якобы для того, чтобы подготовить работу Сергея к изданию. Эти материалы, в числе которых списки секретных агентов московской охранки, уникальны. Чтобы подтвердить их подлинность, Сергей разыскивал людей, связанных с теми, кто значился в списках, и даже обнаружил одного из бывших агентов - Кошелькова, 1891 года рождения - живым и здравствующим. Ольга Васильевна ездила вместе с Сергеем в подмосковный посёлок, где обитал этот Кошельков.
Сергей искал нити, соединявшие прошлое с ещё более далёким прошлым и с будущим. Человек для него был нитью, протянувшейся сквозь время, тончайшим нервом истории, который можно отщепить, выделить и - по нему определить многое. Свой метод он называл «разрыванием могил», на самом же деле это было прикосновением к нити, и начинал он с собственной жизни, со своего отца, после гражданской деятеля просвещения, студентом Московского университета участвовавшего в комиссии, которая разбирала архивы жандармского управления. Здесь был исток увлечения Сергея. В своих предках и в себе он обнаруживал нечто общее - несогласие.
Сергей с жаром занимался новым исследованием, но все стало резко меняться после смерти его приятеля Феди Праскухина, учёного-секретаря института, погибшего в автомобильной катастрофе. Ольга Васильевна тогда не пустила Сергея с ним и ещё одним их старым приятелем Геной Климуком на юг. Климук, тоже находившийся в машине, остался жив, он занял место учёного-секретаря вместо Феди, но их отношения с Сергеем из приятельских быстро стали враждебными. Климук оказался интриганом, он и Сергея призывал создать вместе с ним свою «маленькую, уютную бандочку». Однажды появилась возможность поехать в туристическую поездку во Францию. Для Сергея это была не только возможность посмотреть Париж и Марсель, но и порыскать за материалами, нужными для работы. Многое зависело от Климука. Они пригласили его с женой на дачу в Васильково. Климук приехал, привезя с собой ещё и замдиректора института Кисловского с какой-то девицей. Климук просил позволить тем переночевать. Ольга Васильевна воспротивилась. Тогда же между подвыпившими Климуком и Сергеем возник яростный спор об исторической целесообразности, которую Сергей отрицал, язвительно шутя: «Интересно, кто будет, определять, что целесообразно и что нет? Учёный совет большинством голосов?»
Но и после этой стычки Сергей продолжал надеяться на поездку во Францию. Часть денег обещал дать Георгий Максимович, решивший торжественно обставить вручение суммы, так как с Парижем у него были связаны ностальгические воспоминания. Ольга Васильевна с Сергеем ходили к нему, но все кончилось чуть ли не скандалом. Раздражённый высказываниями тестя, Сергей неожиданно от денег отказался. Вскоре вопрос о поездке отпал: группа сократилась, да и Сергей, похоже, остыл. Незадолго до обсуждения диссертации Климук уговаривал Сергея отдать некоторые материалы Кисловскому, которому они были нужны для докторской. Сергей отказался. Первое обсуждение диссертации провалилось. Это означало, что зашита откладывается на неопределённый срок.
Потом возникла Дарья Мамедовна, интересная женщина, философ, психолог, специалист по парапсихологии, о которой говорили, что она умна необыкновенно. Сергей увлёкся парапсихологией, надеясь извлечь что-то полезное для своего исследования. Однажды они вместе с Ольгой Васильевной участвовали в спиритическом сеансе,после которого у Ольги Васильевны был с Дарьей Мамедовной разговор. Ее волновал Сергей, его отношения с этой женщиной, а Дарью Мамедовну интересовали проблемы биологической несовместимости, которыми занималась как биохимик Ольга Васильевна. Главное же было, что Сергей отдалялся, жил своей жизнью, и это больно задевало Ольгу Васильевну.
После смерти Сергея Ольге Васильевне кажется, что жизнь кончена, остались только пустота и холод. Однако неожиданно для неё наступает другая жизнь: появляется человек, с которым у неё возникают близкие отношения. У него есть семья, однако они встречаются, ездят гулять в Спасское-Лыково, разговаривают обо всем. Этот человек дорог Ольге Васильевне. И она думает, что вины её нет, потому что другая жизнь вокруг.
Пересказал
