Здравствуй, Илья. Как я рад тебя видеть! Ну, что, как ты поживаешь? Здоров ли? - спросил Штольц.
Ох, нет, плохо, брат Андрей, - вздохнув, сказал Обломов, - какое здоровье!
А что, болен? - спросил заботливо Штольц.
Ячмени одолели: только на той неделе один сошел с правого глаза, а теперь вот садится другой.
Штольц засмеялся.
Только? - спросил он. - Это ты наспал себе.
Какое «только»: изжога мучит. Ты послушал бы, что давеча доктор сказал. «За границу, говорит, ступайте, а то плохо: удар может быть».
Ну, что ж ты?
Не поеду.
Отчего же?
Помилуй! Ты послушай, что он тут наговорил: «живи я где-то на горе, поезжай в Египет или в Америку…»
Что ж? - хладнокровно сказал Штольц. - В Египте ты будешь через две недели, в Америке через три.
Ну, брат Андрей, и ты то же! Один толковый человек и был, и тот с ума спятил. Кто же ездит в Америку и Египет! Англичане: так уж те так господом богом устроены; да и негде им жить-то у себя. А у нас кто поедет? Разве отчаянный какой-нибудь, кому жизнь нипочем.
В самом деле, какие подвиги: садись в коляску или на корабль, дыши чистым воздухом, смотри на чужие страны, города, обычаи, на все чудеса… Ах, ты! Ну, скажи, что твои дела, что в Обломовке?
Ах!.. - произнес Обломов, махнув рукою.
Что случилось?
Да что: жизнь трогает!
И слава богу! - сказал Штольц.
Как слава богу! Если б она все по голове гладила, а то пристает, как бывало в школе к смирному ученику пристают забияки: то ущипнет исподтишка, то вдруг нагрянет прямо со лба и обсыплет песком… мочи нет!
Ты уж слишком - смирен. Что же случилось? - спросил Штольц.
Два несчастья.
Какие же?
Совсем разорился.
Как так?
Вот я тебе прочту, что староста пишет… где письмо-то? Захар, Захар!
Захар отыскал письмо. Штольц пробежал его и засмеялся, вероятно от слога старосты.
Какой плут этот староста! - сказал он. - Распустил мужиков, да и жалуется! Лучше бы дать им паспорты, да и пустить на все четыре стороны.
Помилуй, этак, пожалуй, и все захотят, - возразил Обломов.
Да пусть их! - беспечно сказал Штольц. - Кому хорошо и выгодно на месте, тот не уйдет; а если ему невыгодно, то и тебе невыгодно: зачем же его держать?
Вон что выдумал! - говорил Илья Ильич. - В Обломовке мужики смирные, домоседы; что им шататься?..
А ты не знаешь, - перебил Штольц, - в Верхлеве пристань хотят устроить и предположено шоссе провести, так что и Обломовка будет недалеко от большой дороги, а в городе ярмарку учреждают…
Ах, боже мой! - сказал Обломов. - Этого еще недоставало! Обломовка была в таком затишье, в стороне, а теперь ярмарка, большая дорога! Мужики повадятся в город, к нам будут таскаться купцы - все пропало! Беда!
Штольц засмеялся.
Как же не беда? - продолжал Обломов. - Мужики были так себе, ничего не слышно, ни хорошего, ни дурного, делают свое дело, ни за чем не тянутся; а теперь развратятся! Пойдут чаи, кофеи, бархатные штаны, гармоники, смазные сапоги… не будет проку!
Да, если это так, конечно мало проку, - заметил Штольц… - А ты заведи-ка школу в деревне…
Не рано ли? - сказал Обломов. - Грамотность вредна мужику: выучи его, так он, пожалуй, и пахать не станет…
Да, правда; только у меня план еще не весь… робко заметил Обломов.
И не нужно никакого! - сказал Штольц. - Ты только поезжай: на месте увидишь, что надо делать. Ты давно что-то с этим планом возишься: ужель еще все не готово? Что ж ты делаешь?
Ах, братец! Как будто у меня только и дела, что по имению. А другое несчастье?
Какое же?
С квартиры гонят.
Как гонят?
Так: съезжай, говорят, да и только.
Ну, так что ж?
Как - что ж? Я тут спину и бока протер, ворочаясь от этих хлопот. Ведь один: и то надо и другое, там счеты сводить, туда плати, здесь плати, а тут перевозка! Денег выходит ужас сколько, и сам не знаю куда! Того и гляди, останешься без гроша…
Вот избаловался-то человек: с квартиры тяжело съехать! - с удивлением произнес Штольц. - Кстати о деньгах: много их у тебя? Дай мне рублей пятьсот: надо сейчас послать; завтра из нашей конторы возьму…
Постой! Дай вспомнить… Недавно из деревни прислали тысячу, а теперь осталось… вот, погоди…
Обломов начал шарить по ящикам.
Вот тут… десять, двадцать, вот двести рублей… да вот двадцать. Еще тут медные были… Захар, Захар! Захар прежним порядком спрыгнул с лежанки и вошел в комнату.
Где тут две гривны были на столе? вчера я положил…
Что это, Илья Ильич, дались вам две гривны! Я уж вам докладывал, что никаких тут двух гривен не лежало…
Как не лежало! С апельсинов сдачи дали…
Отдали кому-нибудь, да и забыли, - сказал Захар, поворачиваясь к двери.
Штольц засмеялся.
Ах вы, обломовцы! - упрекнул он. - Не знают, сколько у них денег в кармане!
А давеча Михею Андреичу какие деньги отдавали? - напомнил Захар.
Ах, да, вот Тарантьев взял еще десять рублей, - живо обратился Обломов к Штольцу, - я и забыл.
Зачем ты пускаешь к себе это животное? - заметил Штольц.
Чего пускать! - вмешался Захар. - Придет словно в свой дом или в трактир. Рубашку и жилет барские взял, да и поминай как звали! Давеча за фраком пожаловал: «дай надеть!» Хоть бы вы, батюшка, Андрей Иваныч, уняли его…
Не твое дело, Захар. Поди к себе! - строго заметил Обломов.
Дай мне лист почтовой бумаги, - спросил Штольц, - записку написать.
Захар, дай бумаги: вон Андрею Иванычу нужно… - сказал Обломов.
Ведь нет ее! Давеча искали, - отозвался из передней Захар и даже не пришел в комнату.
Клочок какой-нибудь дай! - приставал Штольц.
Обломов поискал на столе: и клочка не было.
Ну, дай хоть визитную карточку.
Давно их нет у меня, визитных-то карточек, - сказал Обломов.
Что это с тобой? - с иронией возразил Штольц. - А собираешься дело делать, план пишешь. Скажи, пожалуйста, ходишь ли ты куда-нибудь, где бываешь? С кем видишься?
Да где бываю! Мало где бываю, все дома сижу: вот план-то тревожит меня, а тут еще квартира… Спасибо, Тарантьев хотел постараться, приискать…
Бывает ли кто-нибудь у тебя?
Бывает… вот Тарантьев, еще Алексеев. Давеча доктор зашел… Пенкин был, Судьбинский, Волков.
Я у тебя и книг не вижу, - сказал Штольц.
Вот книга! - заметил Обломов, указав на лежавшую на столе книгу.
Что такое? - спросил Штольц, посмотрев книгу. - «Путешествие в Африку». И страница, на которой ты остановился, заплесневела. Ни газеты не видать… Читаешь ли ты газеты?
Нет, печать мелка, портит глаза… и нет надобности: если есть что-нибудь новое, целый день со всех сторон только и слышишь об этом.
Помилуй, Илья! - сказал Штольц, обратив на Обломова изумленный взгляд. - Сам-то ты что ж делаешь? Точно ком теста, свернулся и лежишь.
Правда, Андрей, как ком, - печально отозвался Обломов.
Да разве сознание есть оправдание?
Нет, это только ответ на твои слова; я не оправдываюсь, - со вздохом заметил Обломов.
Надо же выйти из этого сна.
Пробовал прежде, не удалось, а теперь… зачем? Ничто не вызывает, душа не рвется, ум спит спокойно! - с едва заметною горечью заключил он. - Полно об этом… Скажи лучше, откуда ты теперь?
Из Киева. Недели через две поеду за границу. Поезжай и ты…
Хорошо; пожалуй… - решил Обломов.
Так садись, пиши просьбу, завтра и подашь…
Вот уж и завтра! - начал Обломов спохватившись. - Какая у них торопливость, точно гонит кто-нибудь! Подумаем, поговорим, а там что бог даст! Вот разве сначала в деревню, а за границу… после…
Отчего же после? Ведь доктор велел? Ты сбрось с себя прежде жир, тяжесть тела, тогда отлетит и сон души. Нужна и телесная и душевная гимнастика.
Нет, Андрей, все это меня утомит: здоровье-то плохо у меня. Нет, уж ты лучше оставь меня, поезжай себе один…
Штольц поглядел на лежащего Обломова, Обломов поглядел на него.
Штольц покачал головой, а Обломов вздохнул.
Тебе, кажется, и жить-то лень? - спросил Штольц.
А что, ведь и то правда: лень, Андрей.
Андрей ворочал в голове вопрос, чем бы задеть его за живое и где у него живое, между тем молча разглядывал его и вдруг засмеялся.
Что это на тебе один чулок нитяный, а другой бумажный? - вдруг заметил он, показывая на ноги Обломова. - Да и рубашка наизнанку надета?
Обломов поглядел на ноги, потом на рубашку.
В самом деле, - смутясь, сознался он. - Этот Захар в наказанье мне послан! Ты не поверишь, как я измучился с ним! Спорит, грубиянит, а дела не спрашивай!
Ах, Илья, Илья! - сказал Штольц. - Нет, я тебя не оставлю так. Через неделю ты не узнаешь себя. Уже вечером я сообщу тебе подробный план о том, что я намерен делать с собой и с тобой, а теперь одевайся. Постой, я встряхну тебя. Захар! - закричал он. - Одеваться Илье Ильичу!
Куда, помилуй, что ты? Сейчас придет Тарантьев с Алексеевым обедать. Потом хотели было…
Захар, - говорил, не слушая его, Штольц, - давай ему одеваться.
Слушаю, батюшка, Андрей Иваныч, вот только сапоги почищу, - охотливо говорил Захар.
Как? У тебя не чищены сапоги до пяти часов?
Чищены-то они чищены, еще на той неделе, да барин не выходил, так опять потускнели…
Ну, давай как есть. Мой чемодан внеси в гостиную; я у вас остановлюсь. Я сейчас оденусь, и ты будь готов, Илья. Мы пообедаем где-нибудь на ходу, потом поедем дома в два, три, и…
Да ты того… как же это вдруг… постой… дай подумать… ведь я не брит…
Нечего думать да затылок чесать… Дорогой обреешься: я тебя завезу.
В какие дома мы еще поедем? - горестно воскликнул Обломов. - К незнакомым? Что выдумал! Я пойду, лучше к Ивану Герасимовичу; дня три не был.
Кто это Иван Герасимыч?
Что служил прежде со мной…
А! Этот седой экзекутор: что ты там нашел? Что за страсть убивать время с этим болваном!
Как ты иногда резко отзываешься о людях, Андрей, так бог тебя знает. А ведь это хороший человек: только что не в голландских рубашках ходит…
Что ты у него делаешь? О чем с ним говоришь? - спросил Штольц.
У него, знаешь, как-то правильно, уютно в доме. Комнаты маленькие, диваны такие глубокие: уйдешь с головой, и не видать человека. Окна совсем закрыты плющами да кактусами, канареек больше дюжины, три собаки, такие добрые! Закуска со стола не сходит. Гравюры все изображают семейные сцены. Придешь, и уйти не хочется. Сидишь, не заботясь, не думая ни о чем, знаешь, что около тебя есть человек… конечно, немудрый, поменяться с ним идеей нечего и думать, зато не хитрый, добрый, радушный, без претензий и не уязвит тебя за глаза!
Что ж вы делаете?
Что? Вот я приду, сядем друг против друга на диваны, с ногами; он курит…
Ну, а ты?
Я тоже курю, слушаю, как канарейки трещат. Потом Марфа принесет самовар.
Тарантьев, Иван Герасимыч! - говорил Штольц, пожимая плечами. - Ну, одевайся скорей, - торопил он. - А Тарантьеву скажи, как придет, - прибавил он, обращаясь к Захару, - что мы дома не обедаем и что Илья Ильич все лето не будет дома обедать, а осенью у него много будет дела, и что видеться с ним не удастся…
Скажу, не забуду, все скажу, - отозвался Захар, - а с обедом как прикажете?
Съешь его с кем-нибудь на здоровье.
Слушаю, сударь.
Минут через десять Штольц вышел одетый, обритый, причесанный, а Обломов меланхолически сидел на постели, медленно застегивая грудь рубашки и не попадая пуговкой в петлю. Перед ним на одном колене стоял Захар с нечищенным сапогом, как с каким-нибудь блюдом, готовясь надевать и ожидая, когда барин кончит застегивание груди.
Ты еще сапог не надел! - с изумлением сказал Штольц. - Ну, Илья, скорей же, скорей!
Да куда это? Да зачем? - с тоской говорил Обломов. - Чего я там не видал? Отстал я, не хочется…
Скорей, скорей! - торопил Штольц.
| Это произведение перешло в общественное достояние
в России и странах, где срок охраны авторского права действует 70 лет, или менее, согласно ст. 1281 ГК РФ .
Если произведение является переводом, или иным производным произведением , или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода. |
Общественное достояние Общественное достояние false false
Часть вторая
Штольц был немец только по отцу, мать его была русской. Вырос и воспитывался Штольц в селе Верхлеве, где его отец был управляющим. С детства Штольц был приучен к наукам. Но Андрей любил и пошалить, так что ему нередко разбивали то нос, то глаз. Отец никогда не ругал его за это, даже говорил, что так и должен расти мальчик.
Мать очень переживала за сына. Она боялась, что Штольц вырастет таким же, как его отец – настоящим немецким бюргером. В сыне ей мерещился идеал барина. И она стригла ему ногти, завивала локоны,
читала ему стихи, пела песни, играла произведения великих композиторов. И Андрей вырос на почве русской культуры, хоть и с немецкими задатками. Ведь рядом были Обломовка и княжеский замок, куда нередко наведывались хозяева, которые ничего не имели против дружбы со Штольцем.
Отец мальчика даже и не подозревал, что все это окружение обратит “узенькую немецкую колею в такую широкую дорогу, какая не снилась ни деду, ни отцу, ни ему самому”.
Когда мальчик вырос, отец отпустил сына из дома, чтобы дальше он строил свою жизнь сам. Отец хочет дать сыну “нужные адреса” нужных людей, но Андрей отказывается,
говоря, что пойдет к ним лишь тогда, когда у него будет свой дом. Мать плачет, провожая сына. Андрей обнял ее и тоже расплакался, но взял себя в руки и уехал.
Штольц – ровесник Обломову. Он всегда в движении. По жизни шел твердо и бодро, воспринимая все ясно и прямо. Больше всего он боялся воображения, мечты, все у него подвергалось анализу, пропускалось через ум. И он все шел и шел прямо по избранной раз им дороге, отважно шагая через все преграды.
С Обломовым его связывали детство и школа. Он выполнял при Илье Ильиче роль сильного. Кроме того, Штольца привлекала та светлая и детская душа, которая была у Обломова.
Штольц и Обломов здороваются. Штольц советует Обломову встряхнуться, поехать куда-нибудь. Обломов жалуется на свои несчастья. Штольц советует снять старосту, завести школу в деревне. А с квартирой обещает все уладить. Штольц интересуется, ходит ли Обломов куда – нибудь, бывает ли где? Обломов говорит, что нет. Штольц возмущен, он говорит, что пора давно выйти из этого сонного состояния.
Штольц решил встряхнуть Обломова, он зовет Захара, чтобы тот одел барина. Чрез десять минут Штольц и Обломов выходят из дома.
Обломов из уединения вдруг очутился в толпе людей. Так прошла неделя, другая. Обломов восставал, жаловался, ему не нравилась вся эта суета, вечная беготня, игра страстей. Где же здесь человек? Он говорит, что свет, общество, в сущности, тоже спят, это все сон. Ни на ком нет свежего лица, ни у кого нет спокойного, ясного взгляда. Штольц называет Обломова философом. Обломов говорит, что его план жизни – это деревня, спокойствие, жена, дети. Штольц спрашивает, кто таков Илья Ильич, к какому разряду он себя причисляет? Обломов говорит, что пусть Захара спросит. Захар отвечает, что это – барин. Штольц смеется. Обломов продолжает рисовать Штольцу свой идеальный мир, в котором царят покой и тишина. Штольц говорит, что Илья Ильич выбрал для себя то, что было у дедов и отцов. Штольц предлагает познакомить Обломова с Ольгой Ильинской, а также говорит, что нарисованный ему Обломовым мир – это не жизнь, это обломовщина. Штольц напоминает Илье Ильичу, что когда-то тот хотел путешествовать, увидеть мир. Куда все это делось? Обломов просит Штольца не бранить его, а лучше помочь, потому что сам он не справится. Ведь он просто гаснет, никто не указал ему, как жить. “Или я не понял этой жизни, или она никуда не годится”, – заключает Обломов. Штольц спрашивает, почему же Илья не бежал прочь от этой жизни? Обломов говорит, что не он один таков: “Да я ли один? Смотри: Михайлов, Петров, Семенов, Алексеев, Степанов… не пересчитаешь: наше имя – легион!” Штольц решает, не медля ни минуты, собираться к отъезду за границу.
После ухода Штольца Обломов размышляет, что за такое ядовитое слово “обломовщина”. Что ему теперь делать: идти вперед или остаться там, где он сейчас?
Через две недели Штольц уехал в Англию, взяв с Обломова слово, что тот приедет в Париж. Но Обломов не сдвинулся с места ни через месяц, ни через три. Что же стало причиной? Обломов более не лежит на диване, он пишет, читает, переехал жить на дачу. Все дело в Ольге Ильинской.
Штольц познакомил Обломова с ней перед отъездом. Ольга – это чудесное создание “с благоухающей свежестью ума и чувств”. Она была проста и естественна, не было в ней ни жеманства, ни кокетства, ни доли лжи. Она любила музыку и прекрасно пела. Она не была в строгом смысле слова красавица, но всем казалось таковой. Ее взгляд смущал Обломова.
Тарантьев в один день перевез весь дом Обломова к своей куме на Выборгскую сторону, и Обломов жил теперь на даче по соседству с дачей Ильинских. Обломов заключил с кумой Тарантьева контракт. Штольц рассказал Ольге все об Обломове и попросил приглядывать за ним. Ольга и Илья Ильич проводят все дни вместе.
Обломову Ольга стала сниться по ночам. Он думает, что это и есть тот идеал спокойной любви, к которому он стремился.
Ольга же воспринимала их знакомство как урок, который она преподаст Обломову. Она уже составила план, как отучит его от лежания, заставит читать книги и полюбить вновь все то, что он любил раньше. Так что Штольц не узнает своего друга, когда вернется.
После встречи с Обломовым Ольга сильно изменилась, осунулась, боялись, что она даже заболела.
Во время очередной встречи Обломов и Ольга разговаривают о предполагаемой поездке Ильи Ильича. Обломов не
решается признаться Ильинской в любви. Ольга протягивает ему руку, которую тот целует, и Ольга уходит домой.
Обломов вернулся к себе и отругал Захара за мусор, который повсюду в доме. Захар к тому времени успел жениться на Анисье, и теперь она заправляла всем хозяйством Обломова. Она быстро прибрала в доме.
Обломов же опять лег на диван и все думал о том, что, возможно, Ольга тоже любит его, только боится признаться в этом. Но в то же время он не может поверить, что его можно полюбить. Пришел человек от тетки Ольги звать Обломова в гости. И Обломов вновь уверяется в том, что Ольга любит его. Он опять хочет признаться Ильинской в любви, но так и не может перебороть себя.
Весь этот день Обломову пришлось провести с компании тетки Ольги и барона, опекуна небольшого имения Ольги. Появление в доме Ильинских Обломова не взволновало тетку, она никак не смотрела на постоянные прогулки Ольги и Ильи Ильича, тем более, что слышала о просьбе Штольца не спускать с Обломова глаз, раскачать его.
Обломову скучно сидеть с теткой и бароном, он страдает оттого, что дал понять Ольге, что знает о ее чувствах к нему. Когда Ольга наконец появилась, Обломов не узнал ее, это был другой человек. Видно было, что она заставила себя спуститься.
Ольгу просят спеть. Она поет так, как поют все, ничего завораживающего Обломов в ее голосе не услышал. Обломов не может понять, что же случилось. Он раскланивается и уходит.
Ольга переменилась за это время, она как будто “слушала курс жизни не по дням, а по часам”. Она теперь вступила “в сферу сознания”.
Обломов решает переехать либо в город, либо за границу, но подальше от Ольги, ему невыносимы перемены, произошедшие в ней.
На следующий день Захар сообщил Обломову, что видел Ольгу, рассказал ей, как живет барин и что хочет переехать
в город. Обломов очень разозлился на болтливого Захара и прогнал его. Но Захар вернулся и сказал, что барышня просила Обломова прийти в парк. Обломов одевается и бежит к Ольге. Ольга спрашивает Обломова, почему он так давно у них не появлялся. Обломов понимает, что она выросла, стала выше его духовно, и ему становится страшно. Разговор идет о том о сем: о здоровье, книгах, о работе Ольги. Затем он решили пройтись. Обломов намеками говорит о своих чувствах. Ольга дает ему понять, что есть надежда. Обломов обрадовался своему счастью. Так они и расстались.
С тех пор уже не было внезапных перемен в Ольге. Она была ровна. Иногда она вспоминала слова Штольца, что она еще не начинала жить. И теперь она поняла, что Штольц был прав.
Для Обломова теперь Ольга была “первым человеком”, он мысленно разговаривал с ней, продолжал разговор при встрече, а потом опять в мыслях дома. Он уже не жил прежней жизнью и соизмерял свою жизнь с тем, что скажет Ольга. Они везде бывают, ни дня Обломов не провел дома, не прилег. И Ольга расцвела, в глазах ее прибавился свет, в движениях – грация. В то же время она гордилась и любовалась Обломовым, поверженным к ее ногам.
Любовь обоих героев стала тяготить их, появились обязанности и какие-то права. Но все же жизнь Обломова оставалась в планах, не была реализована. Обломов больше всего боялся, что однажды Ольга потребует от него решительных действий.
Ольга с Обломовым много разговаривают, гуляют. Ольга говорит, что любовь – это долг, и ей хватит сил прожить всю жизнь и пролюбить. Обломов говорит, что когда Ольга рядом, ему все ясно, но когда ее нет, начинается игра в вопросы, в сомнения. И ни Обломов, ни Ольга не лгали в своих чувствах.
На следующее утро Обломов проснулся в плохом настроении. Дело в том, что вечером он углубился в самоанализ и пришел к выводу, что не могла Ольга полюбить его, это не любовь, а лишь предчувствие ее. А он – тот, кто первым подвернулся под руку. Он решил писать к Ольге. Илья Ильич пишет, что шалости прошли, и любовь стала для него болезнью. А с ее стороны это не любовь, это всего лишь бессознательная потребность любить. И когда придет тот, другой, она очнется. Больше не надо видеться.
Обломову стало легко на душе, после того как он “сбыл груз души с письмом”. Запечатав письмо, Илья Ильич приказывает Захару отнести его Ольге. Но Захар не отнес, а все перепутал. Тогда Обломов передал письмо Кате – горничной Ольги, а сам пошел в деревню.
По дороге он увидел вдалеке Ольгу, увидел, как она прочла письмо. Он пошел в парк и встретил там Ольгу, она плакала.
Обломов спросил, что он может сделать, чтобы она не плакала, но Ольга просит лишь уйти и взять письмо с собой. Обломов говорит, что у него тоже болит душа, но он отказывается от Ольги ради ее же счастья. Но Ольга говорит, что он страдает оттого, что когда-нибудь она разлюбит его, а ей страшно, что когда-нибудь он может разлюбить ее. Это не любовь была, а эгоизм. Обломов был поражен тем, что говорила Ольга, тем более, что это была правда, которой он так избегал. Ольга желает Обломову быть спокойным, ведь его счастье в этом. Обломов говорит, что Ольга умнее его. Она отвечает, что проще и смелее. Ведь он всего боится, считает, что можно вот так взять и разлюбить. Она говорит, что письмо было нужно, ведь в нем вся нежность и забота Ильи Ильича о ней, его пламенное сердце – все то, за что она его и полюбила. Ольга уходит домой, садится за пианино и поет, как еще не пела никогда.
Дома Обломов нашел письмо от Штольца с требованием приехать в Швейцарию. Обломов думает, что Андрей не знает, какая трагедия здесь разыгрывается. Много дней кряду Обломов не отвечает Штольцу. Он опять с Ольгой. Между ними установились какие-то другие отношения: все было намеком на любовь. Они стали чутки и осторожны. Однажды Ольге стало плохо. Она сказала, что у нее жар в сердце. Но потом все прошло. Ее мучило то, что Обломов стал для нее ближе, дороже, роднее. Он был не испорчен светом, невинен. И это Ольга угадала в нем.
Время шло, а Обломов так и не сдвинулся с места. Вся его жизнь теперь крутилась вокруг Ольги и ее дома, “все остальное утопало в сфере чистой любви”. Ольга чувствует, что чего-то ей недостает в это любви, но чего, не может понять.
Однажды они шли вместе откуда-то, вдруг остановилась коляска, и оттуда выглянула Сонечка – давняя знакомая Ольги, светская львица, и ее сопровождающие. Все как-то странно взглянули на Обломова, он не мог вынести этого взгляда и быстро ушел. Это обстоятельство заставило его еще раз подумать об их любви. И Илья Ильич решает, что вечером он расскажет Ольге, какие строгие обязанности налагает любовь.
Обломов нашел Ольгу в роще и сказал, что так любит ее, что если бы она полюбила другого, он бы молча проглотил свое горе и уступил бы ее другому. Ольга говорит, что она бы не уступила его другой, она хочет быть счастлива только с ним. Тогда Обломов говорит, что нехорошо, что они видятся всегда тихонько, ведь на свете столько соблазнов. Ольга говорит, что она всегда сообщает тетушке, когда видится с ним. Но Обломов настаивает на том, что видеться наедине плохо. Что скажут, когда узнают? Например, Сонечка, она так странно смотрела на него. Ольга говорит, что Сонечка давно все знает. Обломов не ожидал такого поворота. Перед его глазами стояли теперь Сонечка, ее муж, тетка Ольги и все смеялись над ним. Ольга хочет уйти, но Обломов останавливает ее. Он просит Ольгу быть его женой. Она соглашается. Обломов спрашивает Ольгу, смогла бы она, как некоторые женщины, пожертвовать всем ради него, бросить вызов свету. Ольга говорит, что никогда не пошла бы таким путем, потому что он ведет в итоге к расставанию. А она расставаться с Обломовым не хочет. “Он испустил радостный вопль и упал на траву к ее ногам”.
(Пока оценок нет)
Штольц ровесник Обломову: и ему уже за тридцать лет. Он служил, вышел в отставку, занялся своими делами и в самом деле нажил дом и деньги. Он участвует в какой-то компании, отправляющей товары за границу. Он беспрестанно в движении: понадобится обществу послать в Бельгию или Англию агента посылают его; нужно написать какой-нибудь проект или приспособить новую идею к делу выбирают его. Между тем он ездит и в свет и читает: когда он успевает бог весть. Он весь составлен из костей, мускулов и нервов, как кровная английская лошадь. Он худощав; щек у него почти вовсе нет, то есть есть кость да мускул, но ни признака жирной округлости; цвет лица ровный, смугловатый и никакого румянца; глаза хотя немного зеленоватые, но выразительные. Движений лишних у него не было. Если он сидел, то сидел покойно, если же действовал, то употреблял столько мимики, сколько было нужно. Как в организме нет у него ничего лишнего, так и в нравственных отправлениях своей жизни он искал равновесия практических сторон с тонкими потребностями духа. Две стороны шли параллельно, перекрещиваясь и перевиваясь на пути, но никогда не запутываясь в тяжелые, неразрешаемые узлы. Он шел твердо, бодро; жил по бюджету, стараясь тратить каждый день, как каждый рубль, с ежеминутным, никогда не дремлющим контролем издержанного времени, труда, сил души и сердца. Кажется, и печалями и радостями он управлял, как движением рук, как шагами ног или как обращался с дурной и хорошей погодой. Он распускал зонтик, пока шел дождь, то есть страдал, пока длилась скорбь, да и страдал без робкой покорности, а больше с досадой, с гордостью, и переносил терпеливо только потому, что причину всякого страдания приписывал самому себе, а не вешал, как кафтан, на чужой гвоздь. И радостью наслаждался, как сорванным по дороге цветком, пока он не увял в руках, не допивая чаши никогда до той капельки горечи, которая лежит в конце всякого наслаждения. Простой, то есть прямой, настоящий взгляд на жизнь вот что было его постоянною задачею, и, добираясь постепенно до ее решения, он понимал всю трудность ее и был внутренне горд и счастлив всякий раз, когда ему случалось заметить кривизну на своем пути и сделать прямой шаг. «Мудрено и трудно жить просто!» говорил он часто себе и торопливыми взглядами смотрел, где криво, где косо, где нить шнурка жизни начинает завертываться в неправильный, сложный узел. Больше всего он боялся воображения, этого двуличного спутника, с дружеским на одной и вражеским на другой стороне лицом, друга чем меньше веришь ему, и врага когда уснешь доверчиво под его сладкий шепот. Он боялся всякой мечты, или если входил в ее область, то входил, как входят в грот с надписью: ma solitude, mon hermitage, mon repos, зная час и минуту, когда выйдешь оттуда. Мечте, загадочному, таинственному не было места в его душе. То, что не подвергалось анализу опыта, практической истины, было в глазах его оптический обман, то или другое отражение лучей и красок на сетке органа зрения или же, наконец, факт, до которого еще не дошла очередь опыта. У него не было и того дилетантизма, который любит порыскать в области чудесного или подонкихотствовать в поле догадок и открытий за тысячу лет вперед. Он упрямо останавливался у порога тайны, не обнаруживая ни веры ребенка, ни сомнения фата, а ожидал появления закона, а с ним и ключа к ней. Так же тонко и осторожно, как за воображением, следил он за сердцем. Здесь, часто оступаясь, он должен был сознаваться, что сфера сердечных отравлений была еще terra incognita. Он горячо благодарил судьбу, если в этой неведомой области удавалось ему заблаговременно различить нарумяненную ложь от бледной истины; уже не сетовал, когда от искусно прикрытого цветами обмана он оступался, а не падал, если только лихорадочно и усиленно билось сердце, и рад-радехонек был, если не обливалось оно кровью, если не выступал холодный пот на лбу и потом не ложилась надолго длинная тень на его жизнь. Он считал себя счастливым уже и тем, что мог держаться на одной высоте и, скача на коньке чувства, не проскакать тонкой черты, отделяющей мир чувства от мира лжи и сентиментальности, мир истины от мира, смешного, или, скача обратно, не заскакать на песчаную, сухую почву жесткости, умничанья, недоверия, мелочи, оскопления сердца. Он и среди увлечения чувствовал землю под ногой и довольно силы в себе, чтоб в случае крайности рвануться и быть свободным. Он не ослеплялся красотой и потому не забывал, не унижал достоинства мужчины, не был рабом, «не лежал у ног» красавиц, хотя не испытывал огненных радостей. У него не было идолов, зато он сохранил силу души, крепость тела, зато он был целомудренно-горд; от него веяло какою-то свежестью и силой, перед которой невольно смущались и незастенчивые женщины. Он знал цену этим редким и дорогим свойствам и так скупо тратил их, что его звали эгоистом, бесчувственным. Удержанность его от порывов, уменье не выйти из границ естественного, свободного состояния духа клеймили укором и тут же оправдывали, иногда с завистью и удивлением, другого, который со всего размаха летел в болото и разбивал свое и чужое существование. Страсти, страсти все оправдывают, говорили вокруг него, а вы в своем эгоизме бережете только себя: посмотрим, для кого. Для кого-нибудь да берегу, говорил он задумчиво, как будто глядя вдаль, и продолжал не верить в поэзию страстей, не восхищался их бурными проявлениями и разрушительными следами, а все хотел видеть идеал бытия и стремлений человека в строгом понимании и отправлении жизни. И чем больше оспаривали его, тем глубже «коснел» он в своем упрямстве, впадал даже, по крайней мере в спорах, в пуританский фанатизм. Он говорил, что «нормальное назначение человека прожить четыре времени года, то есть четыре возраста, без скачков и донести сосуд жизни до последнего дня, не пролив ни одной капли напрасно, и что ровное и медленное горение огня лучше бурных пожаров, какая бы поэзия ни пылала в них». В заключение прибавлял, что он «был бы счастлив, если б удалось ему на себе оправдать свое убеждение, но что достичь этого он не надеется, потому что это очень трудно». А сам все шел да шел упрямо по избранной дороге. Не видали, чтоб он задумывался над чем-нибудь болезненно и мучительно; по-видимому, его не пожирали угрызения утомленного сердца; не болел он душой, не терялся никогда в сложных, трудных или новых обстоятельствах, а подходил к ним, как к бывшим знакомым, как будто он жил вторично, проходил знакомые места. Что ни встречалось, он сейчас употреблял тот прием, какой был нужен для этого явления, как ключница сразу выберет из кучи висящих на поясе ключей тот именно, который нужен для той или другой двери. Выше всего он ставил настойчивость в достижении целей: это было признаком характера в его глазах, и людям с этой настойчивостью он никогда не отказывал в уважении, как бы ни были неважны их цели. Это люди! говорил он. Нужно ли прибавлять, что сам он шел к своей цели, отважно шагая через все преграды, и разве только тогда отказывался от задачи, когда на пути его возникала стена или отверзалась непроходимая бездна. Но он не способен был вооружиться той отвагой, которая, закрыв глаза, скакнет через бездну или бросится на стену на авось. Он измерит бездну или стену, и если нет верного средства одолеть, он отойдет, что бы там про него ни говорили. Чтоб сложиться такому характеру, может быть нужны были и такие смешанные элементы, из каких сложился Штольц. Деятели издавна отливались у нас в пять, шесть стереотипных форм, лениво, вполглаза глядя вокруг, прикладывали руку к общественной машине и с дремотой двигали ее по обычной колее, ставя ногу в оставленный предшественником след. Но вот глаза очнулись от дремоты, послышались бойкие широкие шаги, живые голоса... Сколько Штольцев должно явиться под русскими именами! Как такой человек мог быть близок Обломову, в котором каждая черта, каждый шаг, все существование было вопиющим протестом против жизни Штольца? Это, кажется, уже решенный вопрос, что противоположные крайности если не служат поводом к симпатии, как думали прежде, то никак не препятствуют ей. Притом их связывало детство и школа две сильные пружины, потом русские, добрые, жирные ласки, обильно расточаемые в семействе Обломова на немецкого мальчика, потом роль сильного, которую Штольц занимал при Обломове и в физическом и в нравственном отношении, а наконец, и более всего, в основании натуры Обломова лежало чистое, светлое и доброе начало, исполненное глубокой симпатии ко всему, что хорошо и что только отверзалось и откликалось на зов этого простого, нехитрого, вечно доверчивого сердца. Кто только случайно и умышленно заглядывал в эту светлую, детскую душу будь он мрачен, зол, он уже не мог отказать ему во взаимности или, если обстоятельства мешали сближению, то хоть в доброй и прочной памяти. Андрей часто, отрываясь от дел или из светской толпы, с вечера, с бала ехал посидеть на широком диване Обломова и в ленивой беседе отвести и успокоить встревоженную или усталую душу и всегда испытывал то успокоительное чувство, какое испытывает человек, приходя из великолепных зал под собственный скромный кров или возвратясь от красот южной природы в березовую рощу, где гулял еще ребенком.32-летний помещик Илья Ильич Обломов живет в Петербурге на те средства, которые приносит ему его имение – деревня Обломовка. Службу в департаменте он давно забросил и весь день лежит в халате на диване.
В этот день он проснулся необыкновенно рано – в 8 часов утра. Накануне он получил письмо из Обломовки, от старосты, который жаловался на неурожай, недоимки, уменьшение дохода и т.п. Нужно было принять какие-то меры, но сама мысль об этом доставляла Обломову неприятные ощущения. А тут еще слуга Захар в который раз напоминает барину, что хозяин доходного дома, где они квартируют, требует освободить зачем-то понадобившуюся ему квартиру.
Пришел с визитом Волков – модно одетый молодой человек лет 25-ти. Он в восторге от светской жизни и не может понять, как это Обломов весь век сидит дома. Невнятные объяснения Обломова (в одном известном доме на раутах говорят все обо всём, в другом всё об одном) Волкова не убеждают.
Волков ушел, пришел Судьбинский. Некогда он служил вместе с Обломовым, а теперь получил повышение и собирается жениться.
Следующий гость – литератор Пенкин, с которым Обломов, на миг оживившись, ведет литературные споры.
Каждому из троих гостей Обломов пытается рассказать о двух своих несчастьях, но никто не хочет его слушать.
Наконец приходит Алексеев, маленький незаметный человечек. Он никуда не торопится и выслушивает Обломова, но помочь ничем не может.
Вламывается Тарантьев – земляк Обломова и полная противоположность Алексееву: огромный и грубый. Но оказывается, что только эти двое – Алексеев и Тарантьев – постоянно и подолгу бывают у Обломова, остальные знакомые забегают лишь на минутку. Однако и этих двоих Обломов не любит, они его раздражают. Глядя на них, он уже не в первый раз вспоминает единственного дорогого ему человека – Штольца, который должен вот-вот вернуться из дальних странствий.
Выслушав рассказ Обломова о двух его несчастьях, Тарантьев сразу предлагает решительные меры: на лето отправляться в Обломовку и самому разобраться с «мошенником» старостой, а потом переезжать на окраину в дом его, Тарантьева, кумы, которая берет за квартиру в полтора раза меньше, чем платит теперь Обломов. Однако Илья Ильич, видимо подозревая в каком-то мошенничестве самого Тарантьева (а он не раз к тому давал повод), не принимает его советов, продолжая причитать о Штольце, которого, как оказывается, люто ненавидит Тарантьев.
Рассуждения о том, как Обломов дошел до такой жизни на двенадцатом году своего безвыездного пребывания в столице.
Провинциал, воспитанный в теплом домашнем кругу, он так и не смог принять жесткую дисциплину и бездушную атмосферу чиновничьей жизни. При первой же совершенной им служебной ошибке, испугавшись гнева начальника, Обломов сказался больным, а потом и вовсе отказался от службы.
Но и в домашней обстановке Илья не находит себя, ведь у него с самого детства не было никаких интересов, да и в юности на учебу в университете он смотрел как на наказание. Ничего сверх заданного никогда не читал, никаких дополнительных вопросов не имел, даже когда не всё понимал из того, что ему преподавали. Для него учеба никак не была связана с жизнью. Между наукой и жизнью для него лежала бездна, которую он и не пытался перейти. А план преобразования имения, над которым все эти двенадцать лет думал Обломов, имел отношение не к области знаний и решений, а к области мечтаний, вольно перетекая в область фантазий о том, как он, Обломов, станет знаменитым полководцем или не менее знаменитым мыслителем.
Пятидесятилетний Захар под стать Обломову. Безусловная преданность слуги барину – единственное достоинство Захара – сочеталась в нем с таким же, как у самого Обломова, фантастическим взглядом на мир, где нет ничего лучше Обломовки и где господствует Обломов, которого, тем не менее, сам Бог велел его слуге и обкрадывать по мелочам, и держать в вечной грязи.
Перепалка Обломова с Захаром о неоплаченных счетах прерывается появлением лечащего врача Обломова, который был вызван к соседу и решил заодно проведать еще одного пациента. Обломов жалуется на желудок, изжогу и т.п. Доктор предрекает Обломову смерть через 2 – 3 года от удара в том случае, если он будет продолжать жить в Петербурге и есть жирную пищу. Надо немедленно ехать заграницу! Совет доктора ужасает Обломова, а тут еще Захар опять пристает с сообщением о требовании управляющего немедленно съезжать с квартиры. Упрекая Захара в бесчувствии, Обломов доводит его и сам доходит до истерики. Утомившись от избытка мыслей и эмоций, Обломов засыпает.
Илье вдруг приснилось всё его детство и вся юность в Обломовке: любимые и любящие родители, их тихое, неспешное бытие; няня с ее страшными сказками, которые всегда кончались хорошо не потому, что герой побеждал зло, а потому, что добрая волшебница забирала его в свою страну, где нет забот и печалей. Снится Илье и сосед-немец Штольц, к которому его посылали «на ученье». И сын Штольца, ровесник Ильи, который то подсказывал ему уроки, то делал за него переводы.
Пока Обломов спит, Захар во дворе рассказывает соседской прислуге небылицы о своем барине.
Когда в начале пятого Захар возвращается домой, Обломов всё еще спит. Захар безуспешно пытается разбудить его. И тут появляется Штольц.
От немца-отца Штольц получил деловое немецкое воспитание, от русской матери – нежное русское. Мать рано умерла, а отец запретил сыну жить при нем после окончания университета и отправил его в Петербург.
Недолго прослужив, Штольц вышел в отставку, занялся коммерцией и разбогател; старался жить просто, смотрел на жизнь реально, избегал фантазий. Будучи во всем полной противоположностью Обломову, Штольц искренне любил его за простоту, доброту и доверчивость, за те теплые воспоминания о детстве и юности, которые связывали двух друзей.
Штольц, возмущенный лежачей жизнью Обломова, заставляет его выйти в свет.
Так повторялось всю неделю, и наконец Обломов восстал. Он твердит, что свет полон мелочной суеты, и Штольц неожиданно с ним соглашается, но просит сформулировать свой идеал. В ответ Обломов фактически пересказывает свой сон – всё, что бывало и у дедов, и у отцов. Новое – только каватина Нормы из оперы Беллини, которая обязательно должна звучать по вечерам в гостиной. Для Штольца и это уже зацепка: он обещает познакомить Обломова с Ольгой Ильинской, которая прекрасно исполняет эту арию.
Познакомив Обломова с Ольгой, Штольц уехал заграницу. Илья снял дачу рядом с дачей Ольги и ее тетушки. Предыстория такого решения заняла всего два вечера: в первый Обломов услышал пение Ольги, во второй признался ей в любви.
Стыдясь своего невольно вырвавшегося признания, Илья избегает свиданий с Ольгой – и вдруг случайно встречает ее в парке. Происходит новое объяснение: пытаясь извиниться за «случайно вырвавшиеся» слова любви, Илья, к удовольствию Ольги, лишь подтверждает неслучайность этих слов.
Илья начинает догадываться, что и Ольга к нему неравнодушна. Он и надеется, и боится обмануться в своей надежде.
С Ольгой происходит странная перемена: благодаря своему чувству к Илье она вдруг сразу поняла и приняла жизнь во всей ее сложности. Но само чувство на время затаилось. В недоумении Илья перестает бывать у Ольги. Он явно тяготеет к прежнему образу жизни и заявляет Захару о своем желании вернуться в город. Случайно Захар встречает Ольгу и простодушно сообщает ей о состоянии и решении Ильи. Ольга через Захара назначает Илье свидание в парке, на котором дает ему понять о серьезности своего чувства к нему.
С тех пор не было внезапных перемен в Ольге, а ее ежедневные свидания с Ильей сплошь состояли из откровенных разговоров о любви, которую оба переживали глубоко и страстно. «Любовь – претрудная школа жизни», - думал Илья.
На Обломова вновь накатила волна сомнений: Ольга не любит его, таких не любят! Она готова была к любви, ждала ее – а он просто подвернулся под руку, по ошибке! Он пишет ей письмо, где прямо излагает эти мысли. Новое свидание, новое объяснение, всё большее физическое сближение опять возвращают всё на свои места.
Чувства обоих достигают опасной стадии; на них уже странно поглядывают знакомые... Наконец Илья решается сделать официальное предложение.
Решительное объяснение Обломов опять начинает с высказывания сомнений и опасений. Ольга выдержала всё это, ни на миг не потеряв достоинства, и уже встала, чтобы уйти. Лишь тогда Илья сказал давно ожидаемые ею слова. Оба безумно счастливы.
Тем же утром счастливого Обломова на его даче нетерпеливо ждет Тарантьев. Оказывается, в день переезда на дачу Илья подписал контракт на съем квартиры, который подсунул ему Тарантьев. На угрозы удивленного Тарантьева Илья отвечает спокойно, но и тоже как бы грозно. При поддержке Захара Обломову удается быстро избавиться от непрошенного гостя.
Вернувшись к Ольге, Илья хочет идти и объявить ее тетке об официальном предложении, но Ольга его не пускает. Сначала он должен закончить срочные дела и решить, где они будут жить после свадьбы: ведь квартиры в городе всё еще нет, а старый дом в Обломовке требует ремонта. На другой день Илья едет в город, но не успевает ничего из задуманного, кроме визита к вдове Пшеницыной (куме Тарантьева), которой он безуспешно пытался втолковать, что в ее квартире он больше не нуждается.
В конце августа Ольга переехала в город. Илья бывает у нее, и она упрекает его в так и не сделанных делах. Тем временем Обломов все-таки переезжает к Пшеницыной и успевает по достоинству оценить ее пироги. Разговор же с ее братом о том, что вскоре квартира не будет ему нужна, приводит лишь к тому, что тот требует уплатить всю сумму по контракту – 1354 р. 28 к. Таких денег у Обломова нет.
Илья смотрит квартиры в центре: за одну просят 4 тыс., за другую 6 тыс. А между тем положение Ильи и Ольги в свете становится всё более двусмысленным. И уже даже Захар приносит Обломову слух о его скорой свадьбе. Илья всё опровергает, всем велит молчать и уже сам не верит, что хочет жениться: такие расходы!
Приходит письмо: Ольга зовет Илью на свиданье в Летний сад. Она приходит одна, под вуалью. Они катаются на лодке по Неве. «Мы зашли далеко», - пугается Обломов. Ольга согласна: теперь уж она убеждает Илью официально поговорить с тетушкой, а он, наоборот, просит отложить этот разговор до решения всех насущных вопросов.
Сказавшись больным, Обломов перестал ездить к Ольге.
Не дождавшись Ильи, Ольга, презрев светские приличия, сама приезжает к нему. Обломов вновь воспрянул духом, в тот же вечер был с Ольгой в театре и после театра пил чай с Ольгой и ее тетушкой.
Пришло письмо от соседа Обломова по имению, которому он надеялся по доверенности передать управление. Это отказ. Более того, сосед подтверждает слова старосты: Обломова ждут большие убытки. У него опускаются руки: жениться невозможно. Можно было бы занять денег, но и на это он не решается.
За советом Илья обращается к брату Пшеницыной. Тот рекомендует ему сослуживца, который готов за вознаграждение поехать в Обломовку и устроить дела Обломова.
Брат Пшеницыной в трактире угощает Тарантьева, благодаря его за олуха-жильца. «И на мою сестру глаза пялит! Понимаешь, чем это пахнет?»
Обломов показывает Ольге письмо из деревни, «успокаивает»: через год всё устроится, и тогда… Ольга лишается чувств, а придя в себя, гонит Обломова прочь. Ее последний вопрос: «Кто проклял тебя? Что сгубило тебя?» И он отвечает: «Обломовщина!»
Обломов вернулся домой ночью, не помня, где бродил целый день. Захар надел на него халат, починённый Пшеницыной, тот самый, который он хотел выбросить, когда познакомился с Ольгой. Пошел первый снег – «всё засыпал». Обломов слег в горячке.
Прошел год, и этот год больше всех изменил Агафью Пшеницыну: она полюбила Обломова.
На именины Обломова неожиданно является Штольц. Ольга рассказала ему всё, и она живет теперь заграницей, радуясь, что не совершила ошибки, выйдя за Илью. Штольц берется избавить Обломова от ограбившего его брата Пшеницыной и его сообщника.
Брат Пшеницыной и Тарантьев остро переживают свое поражение: Штольц взял Обломовку в аренду, теперь он выведет их на чистую воду. Они задумали реванш – взять полную власть над Обломовым: «Он к сестре-то больно часто повадился ходить». Их план – шантаж и подписание Обломовым заемного письма на имя Пшеницыной.
Повесвование о том, что произошло с Ольгой и Штольцем еще до его появления на именинах у Обломова и о чем он умолчал в беседе с ним. Оказывается, случайно встретив Ольгу заграницей, Штольц поразился происшедней в ней перемене, выслушал ее исповедь – и сделал ей предложение.
Прошло еще полтора года после тех именин – и Штольц вновь навестил Обломова. За это время тот вконец обнищал, ибо брат Пшеницыной осуществил свой коварный план, не оставив денег ни Обломову, ни сестре. Тогда Агафья стала закладывать собственные вещи, чтоб прокрмить Обломова.
Штольц поражается нищете друга: ведь имение стало приносить доход! Узнав о закладном письме, он пытается расспросить Агафью и быстро понимает суть дела.
Получив от Агафьи подпись под свидетельством, что она никаких денежных претензий к Обломову не имеет, Штольц внезапно явился перед братцем: «Этим не кончится ваше дело». На другой день брата Пшеницыной вызвал начальник его департамента и потребовал во избежание скандала подать в отставку, а Обломов навсегда разругался с Тарантьевым.
Штольц и Ольга живут в уединенном имении в Крыму, у них родилась дочь. Сбывается та смутная мечта, ради которой Штольц изучал законы сердца и берег свое собственное сердце от всего случайного и наносного. И когда у Ольги возникают «вечные» вопросы и сомнения, он умеет их разрешить. Вместе они вспоминают Обломова: они не бросят его, разве что между ними и бедным Ильей разверзнется бездна! Ольга добивается от мужа обещания: когда они будут в Петербурге, то вдвоем навестят Илью.
Обломов тоже осуществил свой идеал, женившись на Пшеницыной: всё теперь в его быту напоминает старую Обломовку. У них родился мальчик, которого в честь Штольца назвали Андрюшей.
Счастливая жизнь Обломова прерывается апоплексическим ударом, который некогда предрекал ему доктор. Агафья заботливо выхаживает мужа.
Вот является и сам Штольц, который не видел Илью пять лет. Он поражен; для него эта жизнь друга – безнадежно затянувшее его болото. Узнав, что Ольга у ворот ждет мужа в карете и тоже хочет войти, Илья просит Андрея не пускать ее в дом. «Не забудь моего Андрея!» - были последние слова Обломова, обращенные к Штольцу.
Штольц идет к Ольге и говорит, что ей туда нельзя.
Разве бездна открылась? Да что такое там происходит?
Обломовщина! – мрачно отвечал Андрей.
Прошло еще пять лет, и уже три года вдовеет Агафья. Илья Ильич, пережив второй апоплексический удар, вскоре скончался: без боли и мучений, как будто остановились часы, которые забыли завести. Семь лет, прожитые Агафьей с Ильей и пролетевшие как мгновенье, пролили тихий свет на всю ее жизнь, и нечего было ей желать больше, некуда идти. Сын ее от первого брака кончил курс наук и поступил на службу, дочка вышла замуж, Андрюшу выпросили на воспитание Штольцы.
Штольц с другом-литератором от нечего делать рассматривают нищих на паперти. Внезапно в одном старике-нищем Штольц узнает Захара. В доме Пшеницыной, где снова поселился ее брат с семьей, Захару не стало места, а от новых господ, к которым пытался устроиться старый бестолковый лакей, его быстро выгоняли. Пригласив Захара к себе, Штольц вернулся к беседе с другом-литератором, заинтересовавшимся причиной гибели Обломова – человека, о котором так тепло вспоминал Захар. И уже в который раз Штольц назвал ее одним словом: Обломовщина. «Что это такое?» - спросил писатель. И Штольц рассказал ему всё то, что писатель (судя по всему, сам Гончаров) пересказал в своем романе.
Во второй главе (часть 1) романа говорится о том, как к Обломову приходили разные посетители.
Сначала вошел молодой человек лет двадцати пяти, блещущий здоровьем, безукоризненно причесан и одет. Это был Волков. Пристыдив Обломова за столь позднее нахождение в кровати и обозвав его персидский халат шлафроком, Волков похвастался новым фраком и пригласил Илью Ильича поехать в Екатерингоф, где по поводу первого мая намечались увеселения.
Обломов наотрез отказался, объяснив отказ своим нездоровьем и скукою, которую наводят на него подобные праздники. Вместо поездки в Екатерингоф он пригласил молодого человека к себе на обед — ему так хотелось пожаловаться на два свои несчастья, на что тот ответил отказом, ибо обедает у князя Тюменева. Отказавшись и от вечернего чая и озабоченный тем, что ему сегодня надо успеть еще в десять мест, Волков оставил Обломова. Когда он ушел, Илья Ильич подумал, какой же Волков несчастный человек, ведь у него столько дел.
Затем в комнату вошел Судьбинский, бывший сослуживец Обломова. За то время, как Илья Ильич ушел в отставку, коллега стал начальником отдела, о чем не без удовольствия и сообщил. Предложение Судьбинского заехать за ним на гулянье в Екатерингоф Илья Ильич отклонил, сославшись на то, что ему нездоровится и много дел. Завели разговор о сослуживцах, после чего, как бы невзначай, Судьбинский сообщил о своей предстоящей женитьбе и пригласил Обломова быть шафером.
— Как же, непременно! — сказал Обломов, обрадовавшись, что свадьба состоится только на следующей неделе.
Раздался звонок. Судьбинский, попрощавшись и пообещав еще зайти, ушел. За раздумьем о том, что карьера не делает людей счастливыми, Обломов и не заметил, что у кровати его стоит работающий в газете литератор Пенкин. Назвав Илью Ильича «неисправимым, беззаботным ленивцем», Пенкин стал рассказывать о последней своей статье и написанном им рассказе. Кроме того, порекомендовал Обломову прочесть поэму «Любовь взяточника к падшей женщине», автор которой несказанно талантлив: в нем слышится то Дант, то Шекспир... Читать шедевр Илья Ильич отказался напрочь, объяснив это тем, что в таких книгах нет понимания жизни и сочувствия, одно самолюбие только. Пенкин не соглашался с Обломовым, и они едва не поссорились, но вовремя остановились. Пенкин стал собираться уходить и вспомнил, что приходил-то с целью пригласить Обломова на гулянье в Екатерингоф. Илья Ильич вновь сослался на нездоровье, и пригласил Пенкина к себе обедать. Пенкин отказался, так как их редакция сегодня собирается в ресторане, а оттуда едут на гулянье. «Ночью писать, — думал Обломов, — когда же спать-то?.. <…>Несчастный!»
В дверь снова позвонили. Вошел Алексеев (так по крайней мере приветствовал его Обломов, хотя точно его фамилии никто не знал: одни говорили, что Иванов, другие — Васильев, третьи — Андреев). Это был человек неопределенных лет и неопределенной внешности. Остроумия, оригинальности и других особенностей в его уме тоже не было.
Алексеев пришел пригласить Илью Ильича к Овчинину на обед, а оттуда поехать в Екатерингоф на праздник. Обломов все лежал, а Алексеев ходил по комнате из угла в угол, ожидая, пока тот станет умываться. Наконец не выдержал, спросил, почему Илья Ильич не собирается. Обломов ответил, что на дворе пасмурно, ему не хочется ехать. Алексеев заметил, что у него оттого пасмурно, что окна давно не мыты.
В конце концов Обломов уговорил Алексеева остаться у него на обед (была суббота, и он вспомнил, что на обед приглашен Тарантьев) и стал жаловаться на два несчастья, которые с ним приключились. Состоялось чтение наконец-то найденного письма старосты. Советов Алексеева переехать на другую квартиру и съездить самому в Обломовку разобраться с делами Илья Ильич не принял. Алексеев сказал, что скорее бы Штольц приезжал, он бы все уладил. Илья Ильич пригорюнился, долго молчал, а потом спохватился:
— Вот тут что надо делать! — сказал он решительно и чуть было не встал с постели. — И делать как можно скорее, мешкать нечего... Во-первых...
Но тут в передней раздался звонок.
| Часть 1 | Часть 2 | Часть 3 | Часть 4 |
