Смесь французского с красноярским
Сегодня Андрей Макин – один из самых знаменитых писателей Запада.
Неисчерпаемая российская литература продолжает исправно и щедро подпитывать свежей кровью свою французскую сестру. Еще одно русское имя прочно вошло в историю культуры Франции.
Андрей Макин родился в Красноярске в 1957 году. Закончил филфак Московского университета, преподавал в Педагогическом институте в Новгороде и сотрудничал с журналом "Современная иностранная литература". Свою писательскую карьеру он начал еще во времена перестройки, когда перебрался жить из СССР во Францию. Он прекрасно владеет французским языком – ему его обучила бабушка, приехавшая в Россию еще до революции 1917 года.
Вначале в Париже он оказался на положении бомжа и даже какое-то время жил в склепе на кладбище Пер-Лашез. Зарабатывал преподаванием русского языка и писал романы – прямо на французском. Немалые душевные муки доставили ему издатели, присылавшие полные иронии письма с отказами печатать рукописи, которые даже не соизволили пролистать. Уверенные в своем безукоризненном профессиональном опыте, они полагали, что с русским именем нельзя хорошо писать по-французски. Чтобы провести их, Андрей стал писать на титульном листе: "Перевод с русского Андре Лемоннье". "Я делал все, чтобы меня напечатали, – вспоминал впоследствии Макин. – Рассылал одну и ту же рукопись под разными псевдонимами, менял названия романов, переписывал первые страницы..." Наконец, ему удалось опубликовать первые книги – "Дочь Героя Советского Союза" и "Время реки Амур".
В 1995 году за свою книгу "Французское завещание" (воображаемую биографию француженки, прожившей всю жизнь в России) Андрей Макин получил Гонкуровскую премию. Впервые в истории французской литературы эта премия была присуждена русскому писателю. "Я была поражена, – говорила тогда президент Гонкуровской академии Эдмонда Шарль-Ру. – Это большая литература". В одночасье Андрей превратился в европейскую знаменитость. "Как и все русские, – позже сказал Макин, – я фаталист. Был им до получения Гонкуровской премии, остаюсь и сейчас. Я думаю, что заслужил ее". В том же 1995 году книга получила еще одну престижную премию "Медичи", а затем целый венок прочих призов, включая итальянскую "Премию премий", которой награждают лучшую книгу из тех, что получили в текущем году литературные награды. С тех пор роман "Французское завещание" был переведен на 35 языков. А общий тираж книги составил 2,5 миллиона экземпляров.
Сразу вслед за премией Макин получил французское гражданство: это выглядело как признание неоспоримых заслуг перед французской литературой. Вскоре в Сорбонне он защитил докторскую диссертацию "Поэтика ностальгии в прозе Бунина". Не так давно писатель стал одним из трех претендентов на награждение премией князя Пьера Монакского.
Всего из-под его пера вышло более десятка произведений, в их числе: "Исповедь разжалованного знаменоносца" (1992), "Преступление Ольги Арбелиной" (о судьбе русской княгини, которая вместе с сыном живет в городке, давшем приют русской эмиграции, 1998), "Реквием по Востоку" (роман о жизни трех поколений русской семьи, на чью долю выпадают самые тяжелые испытания прошедшего века – революция, гражданская война, коллективизация, Великая Отечественная война, 2000), "Земля и небо Жака Дорма. Хроника любви" (2002).
Макин почти не известен в России. А во Франции за ним охотится критика, он гость самой уважаемой телепередачи "Бульон культуры". И все же иногда – со стороны французских литераторов – по отношению к Макину ощущается некоторая высокомерная и ничем не оправданная снисходительность: мол, глядите, он почти такой же, как и мы... Впрочем, по некоторым признаниям Макина можно судить, что и он сам не считает, что творит в традициях французской литературы, скорее, преобразует ее, несмотря на очевидное "сопротивление материала".
Так или иначе, Макин удивлен низким уровнем французской литературы. "90 процентов это ширпотреб", – говорит он. По его словам, если русский писатель хочет опубликовать свой роман на Западе, "ему надо писать карикатуру – о русской грязи, пьяницах, словом, о чернухе. И она пойдет. Вы принесете вред России и русской словесности, но у вас будет успех. Я же из этой чернухи вылавливаю какие-то мгновения духа, красоты, человеческого сопротивления".
На вопрос, как ему удалось не сломаться в чужой стране, Макин отвечает: "Меня спасло то, что я получил хорошую советскую закалку. Она нам очень помогает, и не надо этот опыт сбрасывать. Кстати, я ненавижу слово "совок" и перестаю разговаривать с человеком, употребляющим этот горчайший термин, выдуманный рабами. Так вот, мне пригодился советский опыт – выносливость, умение довольствоваться малым. Ведь за всем – готовность пренебречь материальным и стремиться к духовному".
Андрей Михайлов
fr.wikipedia
***
Николай Боков
, 02/13/2015
Раздвоение героев, или как их теперь называть?
Вдруг выясняется, что Андрей Макин – еще и "Габриэль Осмонд
". Он издал "с полдюжины романов", сообщает сайт "Gabriel Osmonde
", снабженный фотографией человека, которого публично называют "Андреем Макиным".
Сближение псевдонимов произошло в 2009 году в газете "Фигаро", а подтверждение самого Макина имело место в 2011 году в той же газете, в заметке журналистки Астрид де Лармина.
"Осмонд-Макин" сочинил такие романы, как "Путешествие женщины, которая больше не боялась стареть" (Albin Michel, 2001), "20 000 женщин в жизни мужчины"(Albin Michel, 2004) и другие.
December 16th, 2016 , 10:02 am
Русская кровь французской литературы
Современная французская литература щедро и постоянно подпитывается свежей русской кровью. Эльза Триоле, Анри Труайа (Лев Тарасов), Натали Саррот (Черняк), Владимир Волков, Артюр Адамов, Ален Боске (Анатолий Биск), Владимир Янкелевич, Александр Кожев (Кожевников), Элен Каррер д"Анкосс (Зурабишвили), Роман Гари (Карцев), Андрей Макин.
Список французских писателей русского происхождения внушителен, имена их прочно вошли в историю французской литературы, премии и награды - вызвают зависть у коллег французов. Каков таков секрет русских писателей, который открывает им дорогу в мастера и даже в Академики французский словесности? Талант? Традиции Достевского и Толстого, впитанные с молоком матери? Славянский свежий глаз? Попробуем разобраться в причинах на примере двух успешных писательских биографий: Андрей Макин, Ромен Гари.
Андрей Макин/ род 1957г / человек русский, а писатель иностранный (из 11 имеющихся книг ни одной на родном языке) — и даже награжденный Гонкуровской премией, которую французы, как известно, только своим и дают
Однажды я была в гостях у французов, вместе мы смотрели передачу, посященную дискуссии об мусульманских вуалях. Передача называлась Бульон культуры, приглашенным на нее был в тот раз Андрей Макин. Писатель сказал, что Вольтер и Жан Жак Руссо- великие просветители 18 века, перевернулись бы в гробу, узнав, чем сегодня занимается французский народ, на полном серьезе обсуждая тему, носить ли девочкам мусульманкам платки в школу. Хозяин дома чуть не прослезился от такой смелости Андрея Макина
Ну почему же вы, французы, сами открыто не говорите об этом?- спросила его я
Мы не можем говорить об этом Нужно, чтоб нам сказали обо всем этом со стороны- ответил мне месье, между прочим, Кавалер Ордена Почетного Легиона, потомок хорошей аристократической фамилии.
Сегодня, суммарный тираж романов Макина во Франции составил более 3 млн экземпляров; книги переведены и изданы в 40 странах — России, что примечательно, в этом списке нет. Единственный его роман, переведенный на русский (то самое «…завещание»), вышел в № 12 журнала «Иностранная литература» за 1996 год — и все.
Пушкин говорил, что в литературе нельзя стать знаменитым без легенды.У Андрея Макина с легендой все в порядке. Романтичный микс из сказок- Золушка- Золотая птица- с примесью триллера- жизнь в склепе на парижском кладище.
Эмигрировав из СССР во Францию в 1987, Макин написал роман, который во Франции замечен не был, равно как второй и третий. Писатель вел нищенский образ жизни, мерз, голодал и ночевал не то на вокзале, не то на кладбище и только после всех этих мучений ему, наконец, повезло. Мадам Галлимар - владелица одноименного издательства, прочитав рома н /четвертый роман!/ безвестного Макина («Французское завещание»), издала книгу огромным тиражом.
В 1995−м «Французское завещание» было номинировано на Гонкуровскую премию и конкурирующую премию Медичи — и получило обе, чего практически не случается. Сразу вслед за премией Макин приобрел и французское гражданство: это выглядело как признание неоспоримых заслуг перед французской литературой
«Французское завещание» считают романом автобиографическим потому, что его главной фигурой является бабушка рассказчика, француженка Шарлотта Лемонье, переехавшая в Россию в незапамятные времена и теперь обитающая в волжских степях, в провинциальном русском городке Саранза. Имевшуюся в детстве франкоговорящую бабушку, к тому же образованную, элегантную и доброжелательную, французы сочли достаточным объяснением того удивительного факта, что внучок-эмигрант пишет теперь книжки на французском как на родном.
Эту Францию, возникшую, точно галлюцинация, на берегу Волги рассказчик проносит через все детство и забирает с собой во взрослую жизнь. Эта страна была и остается для него не какой-то конкретной заграницей, но воплощением всего родного, светлого, несоветского, но при этом, пожалуй, русского. А язык этой эфемерной страны так и не становится языком одной из стран Западной Европы, оставшись навсегда интимным семейным кодом… И вот вам результат — десяток стоящих книг на хорошем, чуть старомодном (эту особенность с умилением подчеркивают все критики и литературоведы, всерьез изучающие творчество Гонкуровского лауреата) французском языке.
И все же иногда - со стороны французских литераторов - по отношению к Макину ощущается некоторая высокомерная и ничем не оправданная снисходительность мол, глядите, он почти такой же, как и мы... Впрочем, по некоторым признаниям Макина можно судить, что и он сам не считает, что творит в традициях французской литературы, скорее, преобразует ее, несмотря на очевидное "сопротивление материала"".
Русские писатели любят подчеркнуть его статус «иностранного» пистателя. В журнале Знамя Татьяна Толстая довольно злоречиво напишет о Макине:: : «Так не пишет русский для русских, так пишет русский для французов… [Макин] пришел все с тем же багажом путешествующего циркача: траченным молью зайцем из цилиндра, разрезанной пополам женщиной, дрессированными собачками — “Сибирью”, “русским сексом”, “степью”, картонным Сталиным, картонным Берией… — пришел, и ведь добился внимания, и ведь собрал все ярмарочные призы». Утвержать даже после такой оценки, что Макин не нужен России- глупо. Стоит только посмотреть в интернете сайты фанов писателя и розыски его книг в рунете.
Ромен Гари (1914-1980) дважды — в 1956 и 1975 гг. — удостоен Гонкуровской премии, что, кстати, не допускалось правилами.
.
Роман Кацев родился в Москве. Мать — опереточная субретка Нана Борисовская. Сохранилась ее переписка со знаменитым актером русского немого кино Иваном Мозжухиным, возникла даже версия, что французский писатель был незаконным сыном русского актера.
После революции мать с сыном покинули Москву, оказались в Вильно, затем в Варшаве, потом в Париже. Мать стала модисткой, шила шляпки. Когда клиенты выставили ее из какой-то богатой литовской квартиры, она кричала обидчикам, что ее сын станет героем, генералом, послом Франции, кавалером ордена Почетного Легиона, писателем не хуже Габриэля Д"Аннунцио!
Провидение матери сбылось. Сын стал сперва лицеистом в Ницце, позже в Париже он изучал право. Как водится, студент подрабатывал то официантом, то рассыльным и даже снимался в кино, в массовках.
Призванный накануне Второй мировой войны в армию, он стал летчиком. Летал над Северной Африкой, вступил в армию Сопротивления, которым командовал де Голль. Прославился как отчаянный храбрец, совершил много боевых вылетов, был ранен, переболел тифом. Тогда же начал писать, псевдоним возник из русского слова «гореть». Уже в конце войны выходят в свет романы «Европейское воспитание» и «Лес гнева», связанные с темой антифашистского Сопротивления во Франции и в Польше.
В романе «Обещание на рассвете» он рассказал о матери. История, которая не может оставить равнодушным никого: его мать умерла в 1942 г., но зная, что неизлечимо больна, она заранее написала 250 писем сыну, которые он, летчик, ежедневно рисковавший жизнью, получал, не ведая, что ее уже нет в живых.
Ромен Гари подолгу жил в разных странах: в Болгарии, Англии, Швейцарии, затем в США, занимая пост пресс-атташе при ООН. Знавшие о его многочисленных любовных победах называли красавца Ромена Гари «секс-атташе».
Писатель стремился к успеху, добился его и стал глубоко несчастен. Несчастье пришло к нему в облике очаровательной Джин Себерг, американской актрисы, сыгравшей в сущности самое себя в фильме Жана Люка Годара «На последнем дыхании»
Ей двадцать один год, Гари — сорок пять, однако причина трагедии — не разница в возрасте. Джин была связана с анархистами, к тому же она не могла жить без наркотиков. Джин переносила анархистские вольности и в личную жизнь. У нее родился чернокожий ребенок, который вскоре умер.
Неожиданно,
Ромен Гари устраняется из литературного процесса. Вместо него появляется некий Эмиль Ажар, которого кое-кто из критиков ставил ему в пример. «Жизнь впереди» (1975) — история трогательная и смешная о жизни старой проститутки, открывшей приют для детей ее товарок. Арабский мальчонка по прозвищу Момо боготворит Розу, которая уже при смерти. Он ухаживает за ней, как нянька, он не хочет расстаться с ней, когда она умирает. Роман был встречен французской публикой с восторгом.
Ромен Гари покончил с собой в 1980, ровно через год после самоубийства своей жены- Джин Себерг. Надел на себя красную шапку и выстерил в рот.
В начале своего вышедшего посмертного текста он заявляет, что мир сегодня задает писателю убийственный „вопрос о никчемности“. Литература долго считала себя и хотела быть вкладом в свободное развитие человека и в его прогресс, но теперь от этого не осталось даже поэтической иллюзии».
Ромен Гари прожил жизнь ярко, незаурядно, талантливо, заметив в предсмертной записке: «Я здорово повеселился».
Кстати, книги Романа Гари есть в кажом уважающем себя французском доме. Жаль, что он этого уже не узнает...
Итак- два русских писателя, два мэтра французской литературы. Разные стили, образы жизни, но объединяет их общее- успех, который пришел к ним в стране изощренных вкусов- Франции. Проанализировав их биографии и книги, можно увидеть нечто общее: прекрасный, изощренный французский язык, литературный талант и чувство эмигрантской ущемленности, положение бастарда, что часто вызывает к жизни огромный творческий потенциал...
Татьяна МАСС, специально для "Русской мысли"С тех пор «Французское завещание» перевели на 35 языков, издав общим тиражом в 2,5 миллиона экземпляров. В России роман напечатали в «Иностранной литературе», но отдельной книгой он так и не вышел. Недавно был опубликован новый макинский роман - «Земля и небо Жака Дорма». Он, как и почти все предыдущие, написан на «русско-французскую» тему. Стоит назвать еще два самых известных романа Андрея Макина. Это «Преступление Ольги Арбениной» - о судьбе русской княгини, которая вместе с сыном живет в «Золотой орде», французском городке, давшем приют русской эмиграции. И «Реквием по Востоку» - роман о жизни трех поколений русской семьи, на чью долю выпадают самые тяжелые испытания прошедшего века - революция, гражданская война, коллективизация, Великая Отечественная.
Судьба Андрея Макина сложилась, как и подобает судьбе фаталиста. 45-летний Макин приехал во Францию пятнадцать лет назад и попросил политического убежища. О его жизни до этого известно немного - Андрей рассказывает о себе крайне скупо. Он родился в Красноярске. Его воспитала бабушка, француженка по происхождению, Шарлотта Лемоннье, приехавшая в Россию до 1917 года. Она научила его французскому языку, приобщила к французской истории, литературе и культуре. При этом очень любила Россию. «В России, - объясняла она внуку, - писатель был высшим властителем. От него одновременно ждали и Страшного суда и Царства Божия». После окончания университета Макин преподавал литературу в Новгороде. «В последние годы коммунизма, - вспоминал Андрей, - мы получили немного свободы, но режим оставался репрессивным. С перестройкой все занялись бизнесом, Россия пошла по пути мафиозного капитализма. Настоящая литература в стране исчезла. Но у меня не было ничего общего с новыми русскими, поэтому я предпочел уехать...»
В Париже он оказался на положении бомжа и даже какое-то время жил в склепе на кладбище Пер-Лашез. Зарабатывал преподаванием русского языка и писал романы - прямо на французском. Андрей убежден, что первый роман во Франции издать сложнее, чем в России. Немалые душевные муки доставили ему издатели, присылавшие полные иронии письма с отказами печатать рукописи, которые даже не соизволили пролистать. Уверенные в своем безукоризненном профессиональном опыте, они полагали, что с русским именем нельзя хорошо писать по-французски. Чтобы провести их, Андрей стал писать на титульном листе: «Перевод с русского Андре Лемоннье». «Я делал все, чтобы меня напечатали, - вспоминает гонкуровский лауреат. - Рассылал одну и ту же рукопись под разными псевдонимами, менял названия романов, переписывал первые страницы...» Наконец, ему удалось опубликовать первые книги - «Дочь Героя Советского Союза» и «Время реки Амур».
Местные критики в отношении Макина разделились на два лагеря - ярых поклонников и столь же ярых противников. Последние пишут, что он «не знает универсальных законов литературы», и не упускают случая припомнить ему русское происхождение, утверждая, что «Преступление Ольги Арбениной» похоже на плохой перевод с русского. Похвалы поклонников тоже не всегда нравятся Андрею. В частности, когда его называют «Прустом русских степей», отмечая его «славянский импрессионизм». «Ну, конечно, - сетовал мне Андрей, - раз русский - значит, водка и балалайка. Они о России ничего не знают. Из-за событий в Чечне русофобия растет на глазах. Россия для Европы - страшная, неотесанная, грубая сила, которая лишь пугает, потому что живет по совсем другим законам, чем остальное человечество...» Макин явно недолюбливает так называемую «парижскую интеллигенцию», которую он зло высмеял в «Реквиеме по Востоку». «Эти законодатели литературной и идеологической моды, - говорит он, - на самом деле люди без убеждений. Разработают быстро какую-нибудь теорию, которая их прославит и принесет деньги, а затем ее отбросят...»
Макин считает себя писателем французским. И ведь действительно: его читает почти весь мир, а в России он остается величиной неизвестной. «Я сомневаюсь, что России я сейчас нужен, - говорит писатель. - Мои романы дойдут до нее, когда нас уже не будет. Русский читатель посмотрит на них совсем другим, отстраненным взглядом».
Очевидно, что больше всего на Макина-писателя повлиял Бунин. Андрей даже защитил в Сорбонне диссертацию «Поэтика ностальгии в прозе Бунина». И сделал это, по его собственным словам, чтобы Бунина здесь лучше узнали. «Бунин, не эмигрируй он, никогда бы не написал «Жизнь Арсеньева», не залетел бы на такую высоту, - убежден Макин. - Есть такая национальность - эмигрант. Это когда корни русские сильны, но и влияние Франции огромно».
Ваш последний роман «Земля и небо Жака Дорма. Хроника любви», как, впрочем, и все предыдущие, написан на русско-французскую тему. Не считая Анри Труайя, никто так много об этом не писал...
Я не думаю, что сюжет настолько важен. Он важен вначале, поскольку определяет схему, конструкцию книги, а затем все упирается в ее эстетическую тональность. Для меня главной задачей всегда было рассказать на двухстах страницах нечто эпохальное.
- Не ведет ли к раздвоению личности принадлежность к двум культурам и двум языкам?
К культурно-лингвистическому раздвоению - да, наверное. Но ведь главное это язык поэтический, диалектами которого я считаю французский, японский, русский и все прочие. Почему мы понимаем японскую средневековую поэзию, почему нам близки ее образы? Казалось бы, совершенно непонятная страна, герметически закрытый японский язык - и в то же время, когда описываются опадающие вишневые лепестки, нам, русским, это очень близко и понятно.
Вы - писатель двуязычный. Таких в истории было немного - Набоков, Конрад... Автор «Приглашения на казнь» утверждал, что его голова говорит по-английски, сердце - по-русски, а ухо предпочитает французский...
Я не верю Набокову. Он был величайшим мистификатором. Возьмем, к примеру, историю с «Лолитой», которую он якобы хотел сжечь, а когда жена вытаскивала рукопись из огня, появился на пороге студент и стал свидетелем этой сцены. Но дело не только в подобных мистификациях. Он был фокусником в языке, гениальным стилизатором. Но я абсолютно не уверен, что он слышал и чувствовал по-французски лучше, чем по-русски.
- В чем преимущества французского языка?
Французский очень много дает - прежде всего дисциплину мысли, с которой наш русский дух постоянно борется. По-русски я писал бы гораздо более аморфно. Французский заставляет нас быть строгим с фразой. Это язык-диктатор в своей чистоте и простоте, он ничего не прощает. По-русски мы можем повторяться. Можем, как Достоевский, нанизать на фразу три или четыре прилагательных. Во французском это невозможно. Если в предложении есть одно прилагательное, то второе уже «не лезет», оно его разламывает.
- Но и в русском есть свои литературные прелести...
Безусловно. Великое достоинство русского языка - гибкость фразы, когда подлежащее можно поставить в конце, а сказуемое - в начале предложения. Все, что материально и конкретно, лучше выражается при помощи русского, а для всего абстрактного куда пригоднее французский. Попробуйте сказать по-французски «бледно-сиреневый». Вся бунинская тонкость, вся его поэзия строится на этих сложных прилагательных.
Почему свою первую книгу вы решили писать по-французски? Не было ли в этом вызова, стремления к самоутверждению?
Нет. Мне по-французски было легче писать, потому что я хорошо представлял себе французского читателя. Когда писатель говорит, что пишет для себя, - это ложь. Для меня читатель наделен какой-то божественной силой. Тот, к кому я обращаюсь, умнее меня, он меня постоянно критикует, что-то отбрасывает, над чем-то смеется. Может и сострадать...
- Пушкин и Толстой блестяще владели французским, но писали все-таки по-русски...
Я всегда говорю, что во французских школах надо изучать чистейший французский язык Пушкина. Он жил в переломную эпоху, когда прежний узкий читательский круг - не более полутора тысяч человек - благодаря возникновению типографий и росту разночинного сословия расширился до пятнадцати тысяч. Он был обязан обращаться к этому новому, небывало широкому кругу на том языке, который был более понятен, то есть на русском.
- Пушкин хотя и говорил, что цель поэзии - поэзия, но смотрел на свое призвание как на жречество...
И был абсолютно прав. Определение поэта как пророка сегодня абсолютно актуально. При этом коммерция, бульварная литература всегда была и будет. И сегодня можно «запустить» любую книгу и сделать из нее бестселлер, который забудут через два месяца.
- Ну, а для Бродского основная цель русской литературы - утешение, оправдание экзистенциального порядка...
Утешение - это все-таки снижение роли литературы. Она не должна никого утешать. Литература - не психотерапия.
- Вы считаете, писатель должен быть отшельником, человеком не от мира сего?
- Писатели проводят большую часть жизни в абсолютном одиночестве. Я избегаю встреч, даже если речь идет о приглашениях президента Ширака. Для писателя такие встречи не имеют смысла, а времени отнимают очень много.- Последнее приглашение, на обед в честь визита в Париж Путина, вы тоже проигнорировали?
Равно как и все предыдущие. Я избегаю любых официальных мероприятий.
Вы как-то сравнили Россию с солдатом, у которого продолжает болеть ампутированная нога. В медицине это называется фантомной болью...
Я очень мало знаю нынешнюю Россию. В 2001 году я съездил туда вместе с Жаком Шираком, но это был короткий визит, и я увидел очень немного. В России живут тяжело, но то, что она не развалилась и сохранила свою самобытность, уже здорово.
Тем не менее вы защищаете Россию от иронических уколов парижских интеллектуалов, которые убеждены, что у русских аллергия на демократию...
Я постоянно объясняю, что Россия за считанные годы прошла огромнейший путь. Конечно, ужасно то, что происходит в Чечне, но не надо забывать, что Россия дала свободу 14 республикам. В России могло бы быть 14 алжиров или индокитаев, а произошел сравнительно цивилизованный переход от режима абсолютно репрессивного к демократии - пусть начальной и относительной. Сейчас говорят о том, что в России власть наступает на прессу - закрываются газеты, вводится цензура на телеканалах. Это скверно, но не надо забывать, что в 50-е годы во Франции все руководители СМИ были на положении госслужащих. Их вызывал министр внутренних дел и учил: «Ты должен писать так-то и так-то».
Лучшим здешним путеводителем по России считаются записки маркиза де Кюстина, побывавшего в нашем отечестве в 1839 году. «В России самое утонченное изящество уживается рядом с самым отвратительным варварством, - писал он. - Русский народ - нация немых...»
Иногда я думаю, что он был прав. Еще я люблю изречение мадам де Сталь, которая как-то сказала, что русские никогда не достигают своих целей, потому что всегда их превосходят, то есть идут дальше.
Есть такая расхожая фраза, что в России есть культура, но нет цивилизации, а в Америке есть цивилизация, но нет культуры.
Все афоризмы хромают. Я бы сказал, что в России по-прежнему нет уважения к отдельной личности и индивидуум не признан неприкасаемой ценностью.
- Что было для вас самым трудным, когда вы приехали в Париж и остались здесь навсегда?
Надо было работать и выживать, иметь какое-то количество денег на каждый день.
- Но здесь почти всегда можно получить пособие...
- У вас во Франции были минуты отчаяния?
Были. Но связанные с чисто писательскими проблемами. Меня спасло то, что я получил хорошую советскую закалку. Она нам очень помогает, и не надо этот опыт сбрасывать. Кстати, я ненавижу слово «совок» и перестаю разговаривать с человеком, употребляющим этот горчайший термин, выдуманный рабами. Так вот, мне пригодился советский опыт - выносливость, умение довольствоваться малым. Ведь за всем - готовность пренебречь материальным и стремиться к духовному.
- Однако нет характеров более несхожих, чем русский и французский...
Вы абсолютно правы. Они несхожи, но взаимно дополняемы, и поэтому между нашими культурами существует огромная сила взаимного притяжения. Франция - это зеркало, в которое мы смотримся, а французы смотрятся «в нас».
- Я не думаю, что Россия так уж интересна французам...
А я в этом абсолютно уверен. На мои выступления в маленьких городах собираются огромные залы. Многие даже не читали моих книг, но они приходят потому, что существует интерес к России - огромный, искренний.
- «Он пишет, словно совершает молитву, - писала о вас недавно газета «Фигаро». - На коленях. Чтобы услышать музыку. Свою». Красиво сказано. Так оно и есть на самом деле?
Для меня это так. Хотя это звучит несколько выспренно, сам о себе так не скажешь. Вместе с тем в писательстве очень много черновой работы. Я ее сравниваю с шахтерской и абсолютно точной считаю метафору Маяковского: «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды...»
- «Французское завещание» было переведено на русский и печаталось в «Иностранной литературе». А почему роман не был издан отдельной книгой?
Жду хорошего переводчика. Все, что мне присылается, никуда не годится. С моим переводчиком на английский мы сидим целыми днями, сверяем каждое слово. Только после этого я могу сказать: «Да, это моя книга на английском языке».
- Набоков долго ждал перевода «Лолиты», а потом взял и сам перевел...
А мне не нравится ни «Лолита», ни ее перевод - там так много англицизмов! Она не по-русски написана.
Критика бывает такого низкого уровня, что не воспринимаешь ее всерьез. Я достаточно уверен в себе и в ценности того, что пишу и говорю. Надо идти вперед, не слушая ни хвалы, ни ругани.
- Когда же вы сочините чисто французский роман?
Обязательно напишу. Но у меня есть долг. Мне нужно отстоять это поколение русских людей, которое уже почти ушло из жизни, этих старух и стариков с позвякивающими на груди медалями. Вот оно уйдет, кто о нем будет говорить? Никто.
Надо писать карикатуру - о русской грязи, пьяницах, словом, о чернухе. И она пойдет. Вы принесете вред России и русской словесности, но у вас будет успех. Я же из этой чернухи вылавливаю какие-то мгновения духа, красоты, человеческого сопротивления.
В своем последнем романе «Земля и смерть Жака Дорма» вы с горечью пишете о том, что французский язык во Франции уничтожают при полном всеобщем безразличии...
Да, я удивлен низким уровнем французской литературы. 90 процентов это ширпотреб. Но литература всегда элитарное дело. Элитарны и творчество, и восприятие. Чтение - огромный труд, рождение человека заново.
Один из героев вашей книги «Реквием по Востоку», вышедшей в 2000 году, пророчески говорит, что под американским сапогом скоро окажется весь мир, а Европу составляют уже не нации, а прислуга, которой позволено сохранить национальный фольклор, словно в борделе, где у каждой девицы своя роль: одна - томная испанка, другая - холодная скандинавка и т.д. ...
На «Реквием» очень нападали во Франции. Когда он был опубликован, меня обвинили в антиамериканизме, называли путинцем, который чуть ли не состоит на жалованье у президента России. Но сейчас мой издатель быстро сориентировался и переиздал книгу. Я не хочу сказать, что я «напророчил», но литература, конечно, способна угадывать будущее.
Почему интеллектуалы так охотно пополняют королевскую свиту, стоит лишь властителю поманить их пальцем? Нынешняя Россия - тому яркий пример...
Это меня очень смущает. Я бы на их месте старался соблюдать нейтралитет. Интеллигенция должна ценить свою свободу критиковать или хвалить, когда она захочет. А в интересах власти - того же Путина - иметь здоровую оппозицию в лице интеллигенции. Короли недаром держали шутов, которые говорили правду.
- Ну, это не российская традиция...
Да, конечно, шут, скорее, западный персонаж. В России нужна оппозиция толстовского типа, когда человек уходит в свою «усадьбу» и может противостоять кому угодно. Отлучили его от церкви, а у него своя церковь, и он в ней молится. В России не хватает именно такой интеллектуальной глыбы.
- Солженицын хотел взять на себя именно такую роль...
Но у него ничего не получилось. Возможно, он опоздал. Он все-таки человек прошлого. Я к нему отношусь с огромным уважением и переживал, когда на него начали нападать, критиковать... Помню, как его безобразно встретили в России. Но писателю к этому не привыкать. Один из членов Гонкуровской академии однажды сказал мне: «Если бы обо мне сказали хотя бы одну тысячную часть тех гадостей, какие говорили про Бальзака, я бы повесился». Ведь Бальзака при жизни считали просто плодовитым писателем. А Флобер? Никому не нужный, он сидел в своей Нормандии, жаловался на огромные долги и страдал от болезней.
- Россия стирается из вашей памяти?
Что-то, наоборот, проявляется яснее. Что-то я лучше понимаю, лучше улавливаю, чем если бы жил там. Но, конечно, я уже не представляю себе современное поколение. Те, кому сейчас 30, - уже не советское поколение, а двадцатилетние об СССР просто ничего не знают.
- С кем из писателей прошлого вы хотели бы погулять по Парижу?
С Буниным. Я эту прогулку очень ясно себе представляю. Помните, как над ним иронизировал Набоков? «Старый Бунин запутался в пальто...» А Иван Алексеевич оставил шарф в рукаве - у всех это бывает, я сам часто забываю, сую руку в рукав, потом начинаю дергаться. А Набоков все вышучивал: «Стареющий Бунин хотел поговорить за водочкой о душе, а я этого не люблю», называл все это «ямщик, не гони лошадизм». Он хотел показать свое превосходство. Но Бог его покарал. И когда в «Других берегах» Набоков имитирует Бунина, то вдруг в его сухой, вываренной прозе что-то живое появляется. На фоне Бунина Набоков сразу бледнеет со своими бабочками, кажется вымученным стилизатором.
- А о чем бы вы с Буниным говорили?
Я бы его расспросил об эмиграции, о Татьяне Логиной (художница, ученица Натальи Гончаровой, опубликовавшая переписку с Буниным. - Ред.). Я бы спросил, не была ли она прототипом бунинской Руси?
Я не уверен, что они бы ему понравились. Бунин любил Твардовского, «Василия Теркина». Он не был оголтелым антисоветчиком, как его представляли, и очень ценил, когда в русской литературе появлялось что-то глубинное, народное.
- А если бы вы встретили на улице Набокова, отвернулись бы и перешли на другую сторону?
Почему? Я бы сумел подстроиться под него, сыграть в его ключе. Но при этом мне пришлось бы преодолеть какое-то внутреннее сопротивление...
Во Франции Макин подрабатывал уроками русского языка и в свободное время писал романы на французском языке. Убедившись, что издатели скептически относятся к прозе русского эмигранта, он стал выдавать свои первые два романа («Дочь Героя Советского Союза» и «Время реки Амур») за переводы с русского. Третий роман «Французское завещание» () попал к главе известного издательства и был опубликован значительным тиражом .
В одном из интервью Макин отмечал: «Меня спасло то, что я получил хорошую советскую закалку… выносливость, умение довольствоваться малым. Ведь за всем - готовность пренебречь материальным и стремиться к духовному» . Сам себя он считает французским писателем, в одном из интервью высказывался так: «Есть такая национальность - эмигрант. Это когда корни русские сильны, но и влияние Франции огромно» .
Неизменным лейтмотивом произведений Макина является попытка ухода от действительности, - отмечает профессор Д. Гиллеспи . Действие практически всех романов Макина происходит в СССР .
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.
Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Гонкуровский лауреат Андрей Макин о проблемах русской и французской литературы.
Пятнадцать лет назад Андрей Макин стал первым русским писателем, получившим Гонкуровскую премию за роман "Французское завещание". Его романы изданы более чем в сорока странах. В беседе с парижским корреспондентом "Известий" Андрей Макин сожалел о том, что русские - в отличие от американцев - не сумели создать "положительный образ" страны.
известия: Какую роль Гонкуровская премия сыграла в вашей жизни?
Андрей Макин: "Французское завещание" и до Гонкура имело тираж около пятидесяти тысяч экземпляров. Успех, впрочем, мало повлиял на мой стиль жизни. Я не обзавелся дорогим автомобилем, у меня нет виллы и даже скромного загородного дома. Вероятно, моя жизнь не вписывается в идеал материального преуспевания. Может быть, сказывается и ригористское советское воспитание.
и: Пригодился опыт советской жизни - минимум материального и максимум духовного?
Макин: Этот принцип мне близок. Соблазны? Вопрос "быть или не быть" звучит сегодня как "быть или иметь". Вещи, престиж, социальные роли владеют нами, превращая нас в емкости для всего лишнего. Когда обеспечен насущный минимум, стоит задуматься не о поглощении, а о сотворении.
и: Муки творчества - тяжкое бремя. Говорят, когда вы писали "Преступление Ольги Арбелиной", то чуть не повесились?
Макин: Это журналистское преувеличение. "Хоть в петлю лезь!" означает не намерение свести счеты с жизнью, а необходимую долю отчаяния перед недостижимостью совершенства.
и: Все ваши книги были так или иначе связаны с исторической родиной. Но пару лет назад вы сказали, что литературный континент под названием "Россия" уже освоили.
Макин: Весьма легкомысленная гипербола. Кому под силу "освоить" Россию? С юных лет я храню в памяти массу историй, целые пласты человеческих судеб из военного или тюремного прошлого. И я продолжаю открывать для себя удивительные русские судьбы. Недавно во французской Полинезии я встретил пожилую таитянку, вдову русского казачьего офицера, который после войны занимался там развитием конного спорта. Еще один островок русского архипелага.
и: Во Франции вы пишите по-французски. Но, наверное, в Красноярске, где вы родились, проба пера была на русском?
Макин: В молодости, как это часто бывает, я пробовал свои силы в поэзии. Но вопрос о выборе языка не главный. Я нередко бываю в Австралии и думаю, что, прожив там лет десять, смог бы писать книги по-английски. Но есть что-то более тонкое и глубинно личное, чем язык в его чисто лингвистическом понимании. Это ваше личное мировидение. На каком языке вы его выразите, безусловно, имеет значение, но главное - сохранить его абсолютно индивидуальную и только вам принадлежащую духовную и поэтическую суть. Бальзак и Пруст - два разных французских языка. Стендаль и Габриэль Осмонд (современный французский писатель. - "Известия") - две разные языковые реальности. Язык - лишь шифр, форма записи вашего внутреннего мира. Мира неповторимого, уникального. А если "повторимого", тогда и санскрит с латынью не сделают из него хорошую книгу.
и: Почему некоторые русские классики не любили французов? Вспомним хотя бы "француз убогий", "французик из Бордо"...
Макин: Русским казалось, что у французов много показного - гипертрофия формы в ущерб содержанию. Помните, Фонвизин удивлялся, заметив, что манжеты у французских аристократов кружевные, манишки шелковые, а рубашки из холстины? А ему отвечали: "Так под камзолом же не видно!"
и: Значит, русские более искренние?
Макин: Эта наша искренность может запросто граничить с бестактностью, с грубостью, с желанием влезть в душу. По отношению к ближнему своему мы, русские, то и дело встаем в позу всеведущего бога - судим, даем уроки. Однажды в Петербурге я видел группу крепко подвыпивших мужчин и женщин. Одна из них вынесла очень характерный для России вердикт: "Да ты передо мной ничто!" Это касалось сидящего на земле мужичка. Человек не может быть "ничто". Самый падший - это "что-то". Раздавленная - но судьба. Исковерканная - но личность.
и: Нынешних французских писателей никак не назовешь бунтарями.
Макин: Не только французских. Миру необходима духовная революция. Революция без ломания стульев, дворцов и генофонда нации. Необходимо понимание, что отсчет времени до целой череды апокалипсисов - экологического, демографического, ядерного - идет уже весьма резво. И что человечество в его нынешней техногенно-разрушительной ипостаси просто нежизнеспособно. Французам же, раз о них речь, не мешало бы для начала превозмочь эпидемию политической корректности. Большое преимущество этой нации - острая декартовская мысль, аналитический ум. Прискорбно будет, если эта интеллектуальная сила растворится в сусле выхолощенных сладковатых идеек.
и: Разве французская общественная модель так плоха?
и: Французский писатель Жан-Мари Гюстав Леклезио недавно получил Нобелевскую премию. Вас удивил этот выбор?
Макин: Это идеальный лауреат. Гуманист, защитник природы и патриархальных цивилизаций. Его персонажи всегда прекрасны. Это меня немного настораживает.
и: Каковы ваши шансы на эту награду?
Макин: Я буду следующим (смеется) и приглашу вас в Стокгольм как корреспондента "Известий". Есть поговорка: "Награды не надо просить, от них не надо отказываться, их не надо носить". В свое время Бунин был в восторге. Я менее чувствителен к почестям. Может, мне не хватает тщеславия.
и: Ну а кому из русских вы дали бы Нобелевскую премию?
Макин: Довлатову. Я его ставлю выше Чехова, хотя сравнения такого рода лишены большого смысла. Но ему бы пришлось давать премию посмертно. А это, по-моему, не практикуется.
и: Вы много путешествуете по Франции. Какое отношение к русским? Общественное мнение формируют СМИ?
Макин: Во французской прессе трудно найти не то что статью, а пару добрых слов о России. Мы сами в этом виноваты. Не сумели создать "положительный образ" страны. Американцы не жалеют средств, фабрикуя свой имидж. В России же между литературно-киношной "чернухой" и эстрадной клоунадой - лишь скучный официоз. А ведь удачи в создании героического образа были - возьмите того же Штирлица. По сравнению с ним Джеймс Бонд - умственно отсталый садист и пошлый эротоман, падкий на второразрядные алкогольные коктейли.
и: Значит, надо заниматься пропагандой?
Макин: Скажем, показать лучшее. Чтобы о России не судили по тому, что в ней есть худшего, которого, увы, хватает. Можно спокойно и терпеливо объяснять западному читателю то, чем была для нашего народа война и эпоха сталинизма - не только на полях сражений и в лагерях, но и в памяти о миллионах павших, которые продолжали незримо жить среди нас и чье духовное присутствие научило нас думать, сострадать, не забывать. Надо говорить об этом здесь, на Западе. Иначе получится как в недавней книге моего знакомого журналиста: освобождение Белграда Советской Армией в его описании - это грабежи, изнасилования и прочая дикость. Непонятно, кто в таком случае воевал. То же теперь пишут о взятии Берлина. Этот бред становится нормой.
и: Россия не может жить без сильной руки?
Макин: Ни одна страна не может. Без сильной власти, без сильных демократических институтов, без мощной независимой и профессионально ответственной прессы, без титанически сильной культуры. С культуры, впрочем, и надо было бы начинать этот перечень. У англичан есть выражение: "Стальная рука в бархатной перчатке". Такой должна быть власть в стране, которая хочет выжить в бурном и агрессивном мире. Но ведь перья писателей и журналистов тоже стальные. Мы должны об этом правителям время от времени напоминать.
и: Известный писатель Доминик Фернандес недавно издал книгу "Русская душа". Он считает, что у французов души нет.
Макин: Уверяю вас, есть! Другая, чем у нас, более рациональная, ну и слава Богу. У них никогда не было таких бесконечных просторов, где можно бы отдаться хаосу и анархии, отвести душу, не к слову будь сказано. С галло-романских времен пространство во Франции очень сжато. В XIII веке хроникер писал: "Страна полна, как куриное яйцо".
и: В нынешнем столетии она настолько полна, что ей грозит исламизация?
Макин: Все будет зависеть от способности Франции ассимилировать афро-мусульманскую иммиграцию. Будут ли французы через сто лет говорить на новом франко-арабском наречии? Или же мир вспыхнет в пламени тотальной войны цивилизаций? Не думаю, что у человечества в запасе сто лет для размышлений. Действовать надо сегодня.
Андре Макин (Андрей Сергеевич Макин) родился в Красноярске в 1957 году, вырос в Пензе. Согласно легенде, внук французской эмигрантки, жившей в России с 1917 года. Окончил филологический факультет МГУ, преподавал в Новгородском педагогическом институте. В 1987 году по программе обмена учителями поехал во Францию, где попросил политического убежища. Автор двенадцати романов на французском языке.
