«Родные мои! Вика, Катенька! Чувствую себя хорошо, мне ничего не нужно. Нужно только одно - Вика, расскажи, как «ведет» себя девица, которой стукнул второй год. Как прошел день рождения? Не кокетничала она с гостями? С нее станет. И как выглядела она в своем новом платье?.. Пришли, ради бога, хоть одну фотографию. Я тогда совсем поправлюсь», - писал маме из больницы мой отец, Василий Шукшин .
Когда появился отчим, мне было лет семь, и с тех пор Шукшин стал приходить в основном на мои дни рождения. Такой день и оставил, пожалуй, одно из самых ярких воспоминаний об отце. Как было принято на детских праздниках? Взрослые на кухне - ждут, пока малышня набесится. Одуревшие от визга и хохота, мы с друзьями вдруг заметили в дверях комнаты мужскую фигуру. Прислонившись к косяку, Василий Макарович наблюдал за нашей кучей-малой. В глазах - испепеляющая тоска... Я остановилась как вкопанная. Маленькие гости тоже растерялись.... Отец тут же потупился, развернулся и ушел к взрослым. Для того, как он шевельнул губами (от недовольства собой - «эх, смазал»), почему ушел, слово нашлось через много лет - застенчивость. Ему стало неловко, что он нарушил детскую возню, которая, конечно, тут же возобновилась. Даже в той мимолетной, незначительной истории выявилась его чуткость.
Надо сказать, мама моя, Виктория Анатольевна Софронова, тоже не была лишена этого качества. Оно их и познакомило. Ирина Гнездилова, редактор Шукшина и мамина хорошая подруга, пригласила ее в Центральный дом литераторов на обсуждение повести начинающего автора. Маме уже было знакомо это имя, поскольку она работала в отделе критики журнала «Москва». И листая «Новый мир», наткнулась на рассказ неизвестного автора: «Шукшин какой-то…» Погнала дальше: Солоухин, Аксенов… Вернуло ее к тем страницам чувство ответственности: «Какой же я критик, если пропускаю незнакомые имена?» Новый автор лег на душу сразу.
А тогда, на обсуждении в ЦДЛ, Шукшина на ее глазах порубили в капусту. Может, и заслуженно, но это было первое, такое важное для молодого автора обсуждение!
Опыта еще не хватало: скрыть растерянность, огорчение Шукшин не смог. Не знаю, понимал ли необходимость. В общем, удар не сдержал. Все проходят мимо, опускают глаза… И маме стало нестерпимо жалко человека. Она уже успела насмотреться, как бьют, кромсают, уничтожают. Попросила подругу вместе подойти к автору. Не могу сказать в точности, что уж она там ему говорила, но зная маму… «Эта линия удачна, этот персонаж мастерски дан… От ошибок-то никто не застрахован, а в целом чувствуется талант». Двигала ли ею исключительно жалость? Себя Виктория Анатольевна, несомненно, в этом уверяла. Ну а потом маме начала звонить Ирина: «А тебя тут кое-кто разыскивает...» И когда Шукшин пригласил мою маму на премьеру фильма «Живет такой парень», уверенности у него было уже куда больше.
- На той премьере наверняка присутствовала и одна из главных героинь фильма Лидия Александрова (ныне Чащина), которая сейчас вспоминает о своем романе с Шукшиным в неприятных выражениях: и пил, и во хмелю разорялся почем зря… Виктория Анатольевна рассказывала вам об этой встрече?
Этой женщины в маминой жизни не было, хотя о ее отношениях с Шукшиным она, конечно, знала. В какой-то момент Виктория Анатольевна, кивнув на экран, сказала мне, что с данной актрисой у отца был роман. Ну, был и был. Интервью Лидии Чащиной стали появляться спустя много лет после его смерти. А Виктория Анатольевна по-настоящему пьяным Шукшина ни разу не видела. Это не значит, что в доме был сухой закон. Могли и «хлопнуть». Но чтобы падать под стол? Она и не верила долго, что Василий Макарович пьет, думала: наговаривают. На рассказы, якобы он кого-то бил и чуть ли не топором рубил, только руками разводила. В ее представление о человеке такое не укладывалось: «Вася? Поднять руку?!» Ну а про то, что последние годы он капли в рот не брал, по-моему, уже всем известно.
- А как же драки? Приводы в милицию? Тоже ведь слава шла…
Если не ошибаюсь, привод в милицию для студента творческого вуза - что-то вроде наградного листа. Драки? Так тоже вроде украшают. Ботаником Василий Макарович точно не был. Или, как он сам выражался, - «бухгалтером». Мама стала свидетелем только одной-единственной потасовки, особенно трогательной оттого, что случилась она с любимейшим другом отца, Александром Петровичем Саранцевым. Который, как и Шукшин, тоже двинул из Сибири в Москву, тоже во ВГИК (только на операторский), тоже в кирзовых сапогах, да еще и прямо с фронта… При первой встрече оба, выяснив, что почти земляки, аукнулись… песней.
«А у вас эту поют? - спросил Шукшин, затянув: - «Отец мой был природный паха-арь…» «…А я работал вместе с ни-им», - подхватил Саранцев. Больше они не расставались. Александр Петрович, помимо всего прочего, был галантнейшим кавалером. В тот раз (сидели у нас на кухне) он с отменной учтивостью предложил маме то ли вина, то ли салата. Шукшин был ревнив. Александр Петрович это прекрасно знал. Дальше предсказуемо… Отец: «Пойдем-ка выйдем!». Словом, пока мама сообразила, для чего они «вышли» на лестницу, друзья уже объяснились. В тот раз Александр Петрович ушел с синяком. Но когда Виктория Анатольевна много лет спустя напомнила Саранцеву эту сцену, он захлебнулся: «Что ты выдумываешь! И в помине не было!» Сибиряки, они, знаете, такие…
Да, Шукшин любил застолья. И пельмени - не столько жевать, сколько лепить. Говорил, самое главное в еде - процесс ее приготовления. Гости у них с мамой бывали часто - не «нужные», а любимые. При этом отец никогда не вел стол, на многолюдных посиделках голос его раздавался очень редко, но, правда, все остальные при этом почему-то замолкали.
Предпочитал он не шумные компании, а такие, где можно поговорить. Мамина подруга по аспирантуре, приезжая из Петрозаводска, всегда останавливалась у нас. Как-то Виктория Анатольевна ушла спать, а Майя Александровна и Шукшин просидели всю ночь. Перед отъездом подруга изумленно поделилась с мамой: «Вика, ведь я же ему никто. А Вася расспрашивал меня о моей жизни и слушал так, словно встретил родную сестру после долгой разлуки». В этом, на мой взгляд, и его главное писательское - сопереживание чужой боли. Есть одна фотография, где Шукшина явно «подловили» на съемках: присел на корточки рядом с бездомной собакой, видимо прибившейся к съемочной группе. Лицо даже не очень видно, но «слышна» такая жалость к неприкаянному живому существу!..
- А Шукшину было где собирать застолья-то? Где он с вашей мамой поселился?
Сначала отец, как полагается всякой начинающей величине, жил в общежитии ВГИКа - долго мыкался. По окончании института понадобилась прописка, чтобы устроиться на постоянное место работы (а его на Киностудии им. Горького ждал Сергей Герасимов). На момент знакомства с мамой она у Шукшина уже была благодаря Ольге Румянцевой, редактору отдела прозы журнала «Октябрь», которая вела его публикации и просто пожалела парня.
Виктория Анатольевна уже не нуждалась не только в прописке, но и в жилье. Еще Виктория вышла замуж за будущего литературного критика Дмитрия Старикова. С кооперативной квартирой им помог мой дед Анатолий Владимирович Софронов, писатель и главный редактор «Огонька», - он заплатил первый взнос. С Дмитрием Викторовичем маму связывали удивительно светлые отношения, которые вылились в многотомную переписку (я не позволяю себе ее читать). Но в какой-то момент и они дали трещину. Брак распался.
Представления о чести, разумеется, не позволили Старикову что-то там делить, и мама осталась собственницей роскошной по тем временам двухкомнатной квартиры, в которой и проходила жизнь моих родителей. Не было в этой жизни поездок, скажем, в Архангельское, походов в зоопарк… Их роднило удивительно трепетное отношение к работе. Отец как-то пришел домой, а маме нужно было срочно закончить статью. Она подскочила: «Сейчас ужин приготовлю». Шукшин отмахивается: «Тс-с-с, сиди-сиди…» Снял обувь и крадучись ходил в носках по квартире…
Маме он как-то написал из больницы (пометки сохранены): «Критик мой добрый, роман-то прочитала? Тоже охота услышать что-нибудь. Я знаю, времени у тебя небогато, но уж найди», - это о «Любавиных». Но Виктория Анатольевна боялась вторгаться в еще не сотканный холст - спугнуть, сбить. Правда, один раз не выдержала, попросила показать - именно показать. Ей было важно, как выглядит рукопись - только что законченный рассказ, с пылу с жару. «А тебе правда интересно? Ну держи!» Мама была поражена почти полным отсутствием помарок, зачеркиваний. По сути, набело. «Рассказ, - говорила она мне потом, - складывался у него в голове практически целиком, только записать». Правда, не реагировать на критику Василий Макарович так и не научился. «К опять меня в «Октябре» (№2) укусила. Вот злая баба! Опять расстроила, сволочь», - делился он с мамой в другом письме.
Тот же Александр Саранцев однажды проснулся ночью в гостиничном номере сибирского города, где они были с Васей в поездке: Шукшин сидит с головой под одеялом, из-под которого пробивается свет настольной лампы. Саню будить не хочет (жалеет!), а не писать не может. Так и прет, так и прет, как в огороде у Анисьи! Или пришел Саранцев однажды к Василию Макаровичу - тот дома один, сидит за пишущей машинкой… и рыдает. «Вася, что?» Слабо отмахнувшись, продолжает плакать. «Вась, да что за горе-то?» - «Саня-а… Я… Матвея убил!» (персонаж романа «Я пришел дать вам волю»).
- А как ваш дед, видный литературный деятель Анатолий Софронов, встретил появление в семье начинающего писателя Василия Шукшина?
Лопоухого алтайского самородка угораздило в семейку кондового партфункционера... Отношений просто не было. Хоть в это трудно поверить. Личных встреч у отца с дедом случилось раз-два и обчелся. Как-то родители гуляли недалеко от улицы Правды, где тогда находилась редакция «Огонька». Мама предложила: «Зайдем?» Шукшин нехотя согласился. Софронов их принял, но без восторгов. Мама вдруг поняла: «Говорю одна я, беседа явно не клеится». Посидели минут пятнадцать-двадцать и ушли. Слава богу, напрямую не «шли на вы». Во многом из-за моей мамы, а Виктория Анатольевна не сразу поняла, что угодила между молотом и наковальней.
И в этой нашей семейной драме заключалась трагедия целой страны... Два незаурядных человека глубоко любят свою землю, свой народ, а диалог между ними невозможен. Софронов был государственником, Шукшин жалел (да, опять) человека с его болью, внутренним несовершенством. Его пугал государственный плуг, для которого люди - что дождевые черви. При этом оба - из низов, из семей репрессированных…
В Гражданскую войну мой прадед Владимир Александрович Софронов служил в военной прокуратуре, в калединских войсках. По семейному преданию, собирался уходить через Крым, но не было возможности вытащить из «красной зоны» жену Адель Федоровну (в девичестве Гримм, из остзейских немцев) с малолетним сыном - из-за них и остался. Его приняли на невысокую должность в ту же военную прокуратуру, уже советскую, а 31 декабря 1926 года пятнадцатилетний Толя пришел домой, а мать лежит на кровати лицом к стенке: отца арестовали. Следствие было недолгим, расстреляли Владимира Александровича уже на Пасху 1927-го. Понятно, каким грузом были немка-мать и репрессированный отец у начинающего литработника… После смерти Сталина Анатолия Софронова выдвинули на должность главного редактора журнала «Огонек», и он должен был предстать пред очи Микояна. «Анастас Иванович, - сразу сказал Анатолий Владимирович, - у меня отца расстреляли». «Мы знаем, - промурлыкал Микоян. - Идите, товарищ Софронов, работайте».
Ну а история другого моего прадеда, Макара Леонтьевича Шукшина, широко известна… 33-й год. Ночью выметают из постелей половину мужиков алтайского села Сростки и ведут по главной улице строем в полторы сотни голов. Среди них 21-летний Макар. Бабы, в том числе его 23-летняя жена, с воем бегут вдоль колонны, пытаясь впихнуть кому носки, кому краюху. Сонные дети приплюснулись носами к запотевшим окнам изб… Мужиков ударными сроками обвиняют во вредительстве: гнали, мол, зерно в мякину. Через три дня - приговор, под ним кресты вместо подписей (Макар Леонтьевич был неграмотен). Расстрел под Бийском, местонахождение могилы неизвестно. У Шукшина ни одной отцовской фотографии не сохранилось. Даже в деле нет. Нередко говорят, что «Я пришел дать вам волю» (про Стеньку Разина). Шукшин писал с мыслью об отце. Видимо, это все-таки заужено, в романе проблема поставлена шире - человек и угрожающая самим основам его существования государственная машина: «Степан почувствовал, что на него надвигалась страшная сила - ГОСУДАРСТВО».
Только на последний в жизни Василия Макаровича Новый, 1974-й год их с Анатолием Софроновым странным образом столкнуло. Отмечали праздник в ресторане ЦДЛ за соседними столиками, каждый со своей компанией. Шум, оживленный гомон. Вдруг поднимаются двое мужчин и идут навстречу. Дубовый зал притих. Шукшин с Софроновым обмениваются рукопожатием, короткими репликами и расходятся. Интересно, что же они там сказали друг другу?
Куда проще, чем с моим дедом, Василию Макаровичу было с тещей Ксенией Федоровной. Мамины родители расстались довольно рано. Анатолий Владимирович с фронта (он был военным корреспондентом) на родной Дон не вернулся, осел в Москве. Появилась работа, квартира, какие-то деньги. А Ксения Федоровна в Ростове нищенствовала, жила в крохотной казенной комнатенке в полуподвальном помещении. Решили, что Вике будет лучше пожить с отцом. Боль от разлуки с матерью наложила печать на всю жизнь Виктории Анатольевны. При первой возможности она перевезла ее в Москву.
Ксению Федоровну боялись все: мама, папа, я - просто до тошноты. Робел даже Софронов, с которым у них сохранились очень теплые отношения. При этом она никогда не повышала голос, просто поджимала губы. Не одну ночь они просидели с Василием Макаровичем на кухне. Могли и под водочку (оба предпочитали ее, как дипломированные язвенники). Запалят «Беломор» - и про политику! Ругались до криков, до хрипоты. Ксении Федоровне Шукшин мог сказать то, что не имело смысла говорить Софронову. Для бабушки же он был в первую очередь отцом внучки, который ну должен же наконец уяснить, что светлые идеалы ее юности не померкли... а только слегка покосились.
- Когда Василий Макарович повез беременную Викторию Софронову в Сростки к своей маме, она знала, что там живет его первая жена Мария Шумская? Насколько известно, Шукшин с ней не развелся, просто «потерял» паспорт, закрепившись в Москве… А потом якобы написал письмо, что полюбил другую. Речь шла о вашей маме?
Виктория Анатольевна приехала в Сростки невестой, невестой и уехала, никто ее не расстроил. Такой в деревне протокол, куда там Виндзорам: на новую жену посмотреть сбежались, а обсудить «двоеженство» разбрелись по завалинкам. Я не знаю, какую Шукшин смастерил себе схему: в Сростках - неразведенная жена, в Москве - мать будущего ребенка, которую он везет в то же село… Но оставим это ему. Не знаю также, как, какими письмами или разговорами закончилась история любви Василия Шукшина и Марии Шумской. По-моему, никто не знает. Сама Мария Ивановна об этом говорить не любит. Мама же узнала о ней лишь спустя годы, от одного исследователя.
Мария Сергеевна Шукшина (Куксина по второму мужу, отчиму Василия Макаровича, который погиб на фронте в 1942 году), несмотря на всю радость от приезда обожаемого сына, была, конечно, недовольна. Хотя моей маме ничем не дала этого понять. Разве могла она все это одобрить, желая, чтобы у Васи была нормальная семья, с документами?
«Вы как жить-то думаете?» - не раз спрашивала она сына и в письмах, и в разговорах. Отличалась Мария Сергеевна суровым сибирским характером. И тогда положила сына с Викой спать врозь. Маму определили в дом Тали, Натальи Макаровны, сестры Шукшина. Ночью он, конечно, пришел под окно - шкребется. Но приличия были соблюдены.
Мать была для Василия Макаровича всем. Их связывала мощнейшая пуповина. Сохранилась одна фотография: Василий Макарович с друзьями в Сростках строит матери летнюю кухню. Немного снимков донесли до нас такую открытую, ничем не защищенную улыбку Шукшина: мать, дом, родина… «Как где скажут «Алтай», так вздрогнешь, сердце лизнет до боли мгновенное горячее чувство…» На свой первый крупный гонорар Шукшин купил Марии Сергеевне дом. При каждой возможности помогал сестре, которая очень рано осталась вдовой с двумя близняшками. Благодаря ему все трое в первый раз увидели море.
В тот раз по поводу приезда Василия собралось большое застолье. Мама устала, попросила разрешения прилечь. Через какое-то время заглядывает Василий Макарович и осторожно спрашивает: «Ты что, из-за пальца ушла?» - «Какого пальца, Вась?» Оказалось, когда Мария Сергеевна ставила ей тарелку супа, случайно макнула в него кончик пальца, чего мама даже не заметила. Такой вот ерундовый палец, из которого можно много чего вытянуть.
- Похоже на комплекс, навязанный столицей… Говорят, Шукшин многим здесь был неугоден: объявился посреди Москвы деревенский самородок в кирзовых сапогах и полез в кинематограф - кому это понравится?
Разумеется, Шукшину доставалось. Никто его в Москве не ждал. Тут что в творческой богеме, что в рабочей среде - пришлым приходится болезненно. «Тебе пахать надо!» - разве приятно такое слышать? В ответ у Василия рождался эпатаж: ах, деревня? Пожалуйста: и выпью, и занюхаю воротом зипуна, и подпалю «Приму» без фильтра, зажав цигарку по-мужицки, между большим и указательным… Что-то от этой манеры потом пригодилось актеру-Шукшину.
Когда в 1954 году он пришел поступать во ВГИК, режиссер Михаил Ромм спросил с поддевкой: «Читал «Войну и мир»?» Шукшин поймал мяч и нагловато отбил: «Не-а, больно толстая!» Подыграл. Ведь он успел поработать учителем в сельской школе и просто не мог не держать в руках Толстого… Как-то один из его друзей стал размышлять: «Вась, ты давно обжился в Москве, городских повидал, напиши что-нибудь про столичную жизнь». У Василия Макаровича заходили желваки: «Только деревня!» А между тем написал - «Энергичные люди», очень «лестные» для горожан.
Когда Василий Макарович снимал ватник и ставил его на пол, мама спрашивала: «Вась, а что не повесить?» - «Пусть постоит». Не потому, что Шукшин не знал, как пользоваться вешалкой. Так же Есенин защищался своей косовороткой. Моя городская мама не поняла и даже обиделась, когда отец передал ей в роддом бутылку портвейна. У всех на тумбочках цветы, а у нее - на тебе… Пожав плечами, Виктория Анатольевна отдала сувенир нянечке, но та брать не хотела: «Дочка, сама лучше выпей, много крови потеряла». Шукшин тоже знал, что в деревнях рожениц отпаивают красным вином.
Когда Шукшин с делегацией молодых кинематографистов побывал на почти достроенной к тому моменту Братской ГЭС, его реакция резко отличалась от всеобщего восторга. Членов делегации поразили величественные масштабы сооружения, победа человека над стихией... Мало кто тогда думал, какие опасности таит в себе такое вмешательство в природу. А у Шукшина глаза сузились, словно лезвия: «Я бы на эту вашу ГЭС по нагану из каждого голенища!»
- Незадолго до вашего рождения на съемках фильма «Какое оно, море?» Василий Макарович познакомился с Лидией Федосеевой. У них начался роман. И он долго не мог сделать выбор между ней и Викторией Софроновой… Как скоро это обстоятельство разбило надежды вашей мамы на счастливую семейную жизнь?
Сказать, что Виктории Анатольевне это легко далось, было бы некоторым преувеличением. Но спустя годы мама мне говорила: «Ты понимаешь, он никогда мне не врал. Правды не говорил. Но не соврал ни разу».
Так с восхищением говорят о человеке, который бросил курить: вы представляете, ни разу не сорвался! «А что?» - спрашивала я. - «Молчал». Подвиг разведчика. «А ты чего такая доверчивая? - спросил ее как-то отец. - Тебя что, никто не обманывал?» - «А кому, Вась?» Мама аж поперхнулась, когда в первый раз услышала эти реплики в «Калине красной» почти дословно.
Как мама терпела эти многолетние шукшинские туда-сюда, мне понять сложно. «Ну послала бы…» (это я). - «Посылала» (это она). - «Ну?!» Тяжкий вздох (в ее значении: «Вот дурочка, подрасти сначала»). - Молчание (мое, в значении: «Упаси Бог, подрасти-то»). Однажды, правда, Виктория Анатольевна в сердцах дала отцу пинка - да так, что юбка треснула по всему шву. Ей показалось, что он как-то неправильно передал ей деньги «на Катю». Вы думаете, Шукшин в тот вечер ушел? Мама при нем же, заливаясь слезами, зашивала свою любимую юбку! Виктория Анатольевна не была совсем уж безропотной овечкой. Казацкого в ней действительно сохранилось немало. И любить она умела!
Думаю, без потерь из этой истории не вышел никто. Включая обеих моих бабушек, которые души не чаяли в своих детях и больше всего хотели, чтобы как-то это уже… ну, хоть как-то разрешилось. «А вот в женщинах я запутался», - писал Василий Макарович матери. Мария Сергеевна отвечала увещеваниями. Из Москвы в Сростки - четко, по-военному: «Чувствую себя хорошо, а с женщинами разберусь сам». Справился Шукшин с этой задачей не то чтобы блестяще. Поэт Григорий Поженян, наш сосед по подъезду, столкнувшись с ним в дверях, как-то решил «укусить» Василия Макаровича: «А я, Вась, твоим коляску все помогаю стаскивать». «Вика, и что, ты думаешь, он мне ответил? - широко раскрыв изумленные глаза, рассказывал маме добрейший Григорий Михайлович. - «Правильно, помогай, помогай моей семье». Хоть стой хоть падай… Но реакция у отца была боксерская.
- Эти метания закончились, когда у Шукшина и в семье Федосеевой появились дочери? Вы общаетесь с сестрами?
У нас теплые отношения с Ольгой Васильевной. Она очень чистый, открытый человек. И дорога мне, хотя общаться мы стали уже взрослыми. Думаю, Василий Макарович радуется.
Да, жизнь все как-то расставила... Когда мне было 7 лет, Виктория Анатольевна вышла замуж за прозаика Вячеслава Ивановича Марченко. Но родители продолжали общаться. Отец все время писал нам письма - бывало, из экспедиций, но в основном из больниц (язву Василий Макарович заработал еще во время службы на флоте в Севастополе). Если с бумагой была напряженка, черкал прямо на журнальных страницах: «Катеночек, поздравляю тебя. Тебе - год! Вика! Поцелуй это веселое существо. И скажи, что - за меня. Она поймет». Но никакие «Катеночки» примирить с партнерами по перу не могли: под текстом жирно зачеркнута фамилия Всеволода Кочетова, главного редактора «Октября», из которого была выдрана страница. А об этой записке (тоже из больницы) я часто забываю, потому что от нее всякий раз стискивает сердце: «Господи, как тяжело здесь! И как хочется видеть Катю! И как хочется быть здоровым!» Но случался у них с мамой и просто шутливый роздых: «Мама Вика, ты плохо рисуешь цветы. Во всей этой композиции есть две линии настоящего художника(цы) - их сразу видно. Это почерк мастера. А ты занялась украшательством. Целую вас крепко. Вот как надо рисовать!» - и смешной человечек.
«Катю во сне часто вижу. Сны спокойные, проснусь и ищу ее рядом с собой. Все мне кажется: она лежит у меня на руке. А было-то всего один раз...» Кажется, что в письмах Василию Макаровичу было свободнее. В моих воспоминаниях он остался довольно сдержанным. Но при этом Шукшин был совершенно беззащитен перед ребенком. Воспитатель из него - никакой. Ребенок ведь как зверушка, детская душонка безошибочно чувствует, докуда подпустят. И я знала, что с отцом мне позволено все... Но тон в семье был задан бабушкой Ксенией Федоровной - садиться на шею никому не разрешалось. А Шукшин даже в письмах мне, клопу, почерк не пытался делать разборчивее - все прописью. «Катенька, родной мой человечек! Хотел бы сказать тебе много, но на бумаге - это слова, они у меня под сердцем, это часть, очень дорогая, моей жизни… Я в больнице (в Кунцево), но дело не так плохо. Мы же с тобой - полтора сибиряка, так что скоро нас не сшибешь. Держись, Катюня! Папа Шукшин». Мама была уверена, что он писал мне на вырост, потомошной. Может, она и права. Во всяком случае, «полтора сибиряка» подсобляют мне до сих пор, когда начинает «сшибать».
На 1 сентября Василий Макарович прислал открытку, в которой слышится неподдельная радость: «Учись хорошо, дочка!» К учебе он относился так же, как к работе - большое, светлое и нужное. В конце лета потащил маму в магазин, и накуплено там было штук пять фартуков, из которых я тут же выросла. А также мелки, ручки, краски, альбомы... - «Вася, да я все уже ей купила!» - «Нет-нет-нет, вот еще смотри, какие карандашики». Мама не выдержала: «Да зимнее пальто ей нужно, а не карандашики!» - «Что ж ты молчишь?»
Родители решили, что в школу я должна пойти Шукшиной и договорились о «восстановлении отцовства» - так это называется. Хотя тут неслучайное совпадение и с появлением в моей жизни отчима… В классе у нас семей, где «папа, мама и я», было по пальцам пересчитать - вот вам город, к тому же Москва, к тому же интеллигентская. Но такого, как у нас: чтобы четыре человека (мама, бабушка, отчим и я) - и у всех разные фамилии, не было ни у кого. Меня аж распирало от ребяческой гордости!
- Федосеева-Шушкина в своих интервью недвусмысленно намекала на то, что вся эта история с восстановлением отцовства была нужна вашей маме только ради наследства… И как вам с тех пор живется с фамилией Шукшина?
Ну ей виднее… Что касается фамилии, то воспитывали меня в строгости: ни-ни-ни, сама-сама-сама. Хотя, думаю, при поступлении на филфак МГУ, куда конкурс был устрашающим, имя помогло. К творчеству Шукшина я пришла до стыдобы поздно. И к прозе, и даже к фильмам шла долго, точнее, бегала от них. Был идиотский (а, впрочем, видимо, нормальный) страх: вдруг не понравится, что тогда делать? Повезло: Шукшин - мой писатель, один из моих. И все равно была потрясена, когда первый раз увидела на алтайских Шукшинских чтениях людское море, затопившее огромную гору Пикет. Лучше, точнее всех объяснил феномен Шукшина мудрейший Шолохов: «Не пропустил он момент, когда народу захотелось сокровенного. И он рассказал о простом, негероическом, близком каждому, так же просто, негромким голосом, очень доверительно».
В остальном… Если бы передо мной стояла задача сделать публичную карьеру, наверно, нашлись бы средства перевести фамилию в твердо конвертируемую валюту. А посидеть-постоять в очереди неприятно, конечно, но не смертельно. Как-то шли языки, и всегда меня на них бросали - и в «Литературной газете», и в издательствах… Последние - сколько? - да много уже лет занимаюсь переводами: английский, французский, но в основном - немецкий.
В Мариинском театре на апрель намечена премьера музыкальной сказки Владимира Тарнопольского про Золушку на стихи британца Роалда Дала (либретто я и переводила). Сейчас готовится к изданию публицистический талмуд Томаса Манна «Размышления аполитичного»...
Потому ли победил все-таки немецкий, что мой муж - немец, уже сказать трудно. Сам Йенс Зигерт уже больше 20 лет живет в Москве, возглавляет московское представительство Фонда им. Генриха Белля и прекрасно освоил русский. Особенно я люблю в его исполнении слово «хана». Это не значит, что ему у нас все видится ханой. Кое-что.
- Смерть Василия Макаровича была для всех неожиданной. Близкие знали, что у него больное сердце?
Никто не подозревал. Врач, проводивший вскрытие, пораженно сказал другу Василия Макаровича, что у 45-летнего человека было сердце дряхлого старика. Сам отец не любил распространяться про свои болячки. Маме писал из больниц: «На твой вопрос: почему я здесь?.. Ты догадываешься - и правильно. Загнал я себя настолько, что ни в какие ворота. Лежать еще - прихвачу, видно, марта».
В последние годы Василий Макарович мечтал уехать в Сростки - писать: «Я живу с чувством, что когда-нибудь вернусь на родину навсегда». На съемках фильма «Они сражались за Родину», ставшими для Шукшина последними, Шолохов как бы мимоходом сказал отцу: «Бросай, Василий, в трех санях сидеть, пересаживайся в одни, веселей поедешь!» Однако в Москве держал Разин, которого Шукшин считал главной своей киноработой, но возникли серьезнейшие проблемы с прохождением сценария. Может, оттого в последних письмах маме краски сгущаются: «Вот думаю: много угробил времени зря. Этот свой сценарий отказался делать. Я хоть хорохорился, а он - слаб. Сейчас надо крепче делать.
Верну здоровье и буду умнее. Торопиться не надо, а работать - надо. Много тут всякого передумал… Сперва лезли в голову нехорошие (грустные) мысли. А теперь ничего, освоился. «Жизню» надо будет круто менять. С планами размахался, а… ну ничего!»
…2 октября 1974 года намертво врезалось в память. День был великолепный, солнце, «в багрец и золото одетые» дворы. Прихожу из школы, встречает мама, которая должна еще быть на работе. Что-то говорит, и слезы не капают даже, а струйками текут. У бабушки страшенно сжаты губы. Тут же понимаю - не из-за меня. Значит, что-то случилось. Мама заболела? А у нее слезы текут, текут… Требую объяснений. Бабушка неумолимо взглядом: «Это ты должна сказать». Мама слабенько, непослушным голосом: «Папа умер». Я не понимаю. Просто не понимаю, что это значит...
Из гражданской панихиды в Доме кино помню только его заострившийся кверху подбородок неправильного желтого цвета и Марию Сергеевну, которая горевала по сыну прямо как плакальщица народная. Чем немало смутила присутствующих: опять «кирзовые сапоги» приехали! Много лет спустя мне сказали, что Василия Макаровича тайно отпели. Хотя он не был воцерковленным, по свидетельствам, в шкафу его кабинета висели иконы. («Привыкли все по шкапчикам прятать, понимаешь», - это из «Калины красной».) Виктории Анатольевне отец как-то принес иконку Николая Угодника: «Для Кати». Еще мама рассказывала, как Василий Макарович однажды решил зайти в храм, что на Соколе, споткнулся о ступеньку и… развернулся: понял так, что не пустили. Но это все штрихи.
После смерти Шукшина мама повесила на стену его портрет. Ее подруги ахнули: «Ты с ума сошла! При живом муже!» Но Виктория Анатольевна умела быть и непреклонной: «У Кати есть родной отец!»
25 июля исполнилось 86 лет со дня рождения писателя, режиссера и актера Василия Шукшина. О его жизни и творчестве немало сказано, написано, снято. Однако Василий Макарович по-прежнему остается во многом неизвестной личностью. Серьезные исследователи говорят, что его настоящий образ скрыт под толстым гримом легенд и мифов, к рождению которых приложил руку сам Шукшин. Так считает и Дмитрий Марьин, кандидат филологических наук, преподаватель Алтайского госуниверситета и главный редактор девятитомного собрания сочинений Василия Шукшина, изданного в Барнауле в прошлом году.
Дмитрий Владимирович, в последнее время алтайские ученые сделали серьезный шаг в изучении жизни и творчества Шукшина. Однако легенд и мифов в его биографии по-прежнему хватает.
Дмитрий Марьин: Тем более что сам он не только не стремился их развенчивать, а, наоборот, порождал. Шукшин много чего претерпел в детстве и временами испытывал чувство некоей неполноценности - сын "врага народа", деревенское происхождение. Когда служил во флоте, писал домой, что ребята его окружают в основном городские, - он "и помалкивал со своей деревней". Не стоит забывать, что в 1947 году Василий Макарович бросил учебу в техникуме, образование надолго осталось незаконченным. Все эти моменты, по мнению ряда ученых, рождали стремление к декомпенсации и выдумыванию автобиографии. И тут есть определенный парадокс. В официальных автобиографиях, которые он подавал при поступлении во ВГИК, на работу и т.п., встречаются вымышленные детали. Зато в художественных произведениях - в цикле "Из детских лет Ивана Попова" - содержатся удивительно точные, правдивые факты биографии писателя.
Мифы Шукшина начинаются с его детства. Друг Василия Макаровича, оператор Анатолий Дмитриевич Заболоцкий, в своих воспоминаниях пишет, что отец Шукшина в 1933 году был арестован по доносу односельчанина, польского ссыльного, влюбленного в его жену Марию Сергеевну. Почти романный мотив... Этот миф с небольшими отличиями повторяет и биограф Коробов. Однако известный алтайский краевед Василий Федорович Гришаев в свое время исследовал архивы КГБ и поднял документы так называемого "Сростинского дела". Из них явствует, что по сфабрикованному органами делу об антисоветском заговоре в селе было арестовано 80 человек, почти все мужики, входившие в колхоз. Среди них оказался и машинист молотилки Макар Шукшин. Силой или обманом, но из него выбили признательные показания. Да и писал он их, судя по тексту, с чужих слов. То есть на самом деле все оказалось одновременно банально и страшно.
До сих пор тиражируется миф о том, как Шукшин поступал во ВГИК. Василий Макарович когда-то написал, что в институт попал случайно, плохо представлял, куда подал документы. И все это подхватили. На самом же деле во ВГИКе в личном деле Шукшина есть записка, в которой он просит приемную комиссию сообщить о специальных испытаниях на режиссерском факультете. Запрос этот вместе с заявлением и автобиографией был послан из Сросток еще до отъезда в столицу. Знал он прекрасно, куда поступает!
Еще один миф, который Василий Макарович сам же поддерживал, гласит о его неотесанности в молодости, о том, что он не читал Льва Толстого.
Дмитрий Марьин: Это тоже не соответствует действительности - абитуриент Шукшин все экзамены сдал на "хорошо" и "отлично". Между прочим, парень из глухой алтайской деревни получил за сочинение о Маяковском четверку, а Андрей Тарковский, поступавший вместе с ним, - только тройку! При этом в грамотности, начитанности, общей эрудированности Тарковского сомневаться нет смысла. Его зять, известный кинорежиссер Александр Гордон, пишет, например, что у Андрея с друзьями такая была игра: представить, как выглядит тот или иной зал в Третьяковской галерее и точно описать все картины, висящие там. Тарковский в этой игре никогда не проигрывал!
Мифы, рожденные Василием Макаровичем, транслировали, как правило, те люди, которые сами не участвовали в описанных событиях. Режиссер Александр Митта в своих мемуарах детально воспроизвел сцены поступления Шукшина во ВГИК. Но дело-то в том, что Митта не поступал вместе с Шукшиным! Он перевелся позже на второй курс из архитектурного института. Александр Наумович, видимо, просто воспроизвел то, что когда-то рассказал ему сам Шукшин.
Есть мифы, которые постепенно раскрываются, но остаются такие "белые пятна", которые мы до сих не можем прояснить. Непонятно, как сельский житель Шукшин получил паспорт. А это во многом ключевая история. Колхозникам ведь в те годы паспорта не полагались. И до получения этого документа наш земляк носил материнскую фамилию - Попов. В конце апреля 1947 года Василий - еще Попов - бросил учебу в техникуме, а в начале мая Василий - уже Шукшин - устроился на работу слесарем-такелажником в московский трест "Союзпроммеханизация". Показательно, что молодой парень не оставил материнскую фамилию и не взял фамилию отчима Куксин. Вернул себе фамилию, которая в семье была под запретом (мать от греха подальше даже запрещала сыну навещать родственников отца-"врага народа". Кстати, после ареста мужей в 1933 году лишь две женщины в Сростках вернули себе девичьи фамилии. Одной из них была Мария Сергеевна, мать будущего писателя). Это был явный протест, мужской поступок. Но вот каким образом за пару недель он обзавелся паспортом?
И кто был тем добрым человеком, который помог это сделать?
Дмитрий Марьин: Как предполагает ректор Литературного института, профессор Алексей Варламов, являющийся автором биографии Шукшина в серии "ЖЗЛ", выручило то, что мать Шукшина работала в парикмахерской, а Сростки были райцентром. Мария Сергеевна наверняка стригла многих начальников. Кто-то из них, возможно, помог с паспортом.
Вторая загадка: где Шукшин был эти две недели, что делал, как добирался до Москвы? Известна легенда, которую рассказывал филолог из Казани, профессор Борис Никитчанов. Якобы он встретил в Казани на рынке Шукшина, который входил в местную воровскую шайку и признался ученому, что хочет узнать эту сторону жизни, чтобы потом о ней написать. "Когда-нибудь я буду известным писателем, запомни мою фамилию!" - сказал Шукшин. История очень сомнительная: легенда Никитчанова появилась после выхода картины "Калина красная" и явно навеяна фильмом. К тому же профессор уверенно датировал историю 1946 годом, а в это время Василий Попов еще учился в Бийском автомобильном техникуме.
Есть легенды, связанные с женщинами Василия Макаровича. Сколько их у него было на самом деле, сказать сложно. Люди, которые хорошо его знали, называют еще несколько женских имен. Конечно, это те штрихи к портрету, часть из которых к серьезной науке не имеют отношения. Тем не менее загадок в биографии Шукшина еще много. Он играл с биографией. Неслучайно американский шукшиновед Джон Гивенс, анализируя биографию Василия Макаровича, использует термин Серебряного века "жизнетворчество".
Сейчас любят делать сериалы об известных личностях. Кто бы, по-вашему, смог сыграть Шукшина?
Дмитрий Марьин: Ответ простой: Сергей Безруков! В последнее время он всех "замечательных людей" играет. А если серьезно... Говорил как-то на эту тему с директором Центра творчества ВГИКа, кинорежиссером Олегом Шухером. Мы познакомились с Олегом Борисовичем, когда он приезжал в 2013 году на Алтай на Шукшинские дни. Затем не раз встречались в Москве. Шухер поделился некоторыми задумками биографического фильма о Василии Макаровиче. Шукшин должен появиться в самом конце фильма, всего на несколько минут. Необычное решение для байопика... Я все думал: в чем смысл? Наверное, именно в том, что Шукшина окружает множество легенд. И каким был реальный Василий Макарович, мы пока не знаем.
Как сложились отношения Шукшина с Тарковским и Высоцким?
Дмитрий Марьин: С Андреем Тарковским они вместе учились на одном курсе, бывали в одних компаниях. Василий Макарович ходил в гости к Тарковским. Конечно, между ними, личностями творческими, был элемент соперничества. Косвенно это подтверждают воспоминания Анатолия Заболоцкого и Василия Белова. Тарковский еще во ВГИКе проявил задатки неординарного режиссерского таланта. Шукшин же с первого курса активно снимался в дипломных студенческих работах. В письмах студенческой поры он признавался, что хочет славы и добивается ее. Они оба были лидерами курса. Впоследствии вошли в число лучших отечественных кинематографистов. Элемент соперничества и, скажем так, повышенное внимание к творчеству другого наверняка сохранились и в зрелые годы.
С Высоцким Шукшин был мало знаком. Они пересекались какое-то время в кружке Левона Кочаряна на Большом Каретном, в котором бывало немало известных людей. Владимир Семенович в поздних интервью утверждал, что Шукшин предлагал сняться ему в фильме "Живет такой парень" и даже роль в фильме о Степане Разине обещал... Но, как вспоминают друзья Высоцкого, у него была такая черта - что-то придумать, додумать, прихвастнуть. Сам Шукшин ни в письмах, ни в автографах, ни в публицистике имя Высоцкого не упоминает ни разу.
Однажды вы сказали замечательную фразу: "В отношении своих женщин Василий Макарович был настоящим крестьянином. Всех, как мог, поддерживал материально - и мать, и старшую дочь, и сестру, и, естественно, свою последнюю семью". А каким был Шукшин по отношению к своим друзьям и много ли их было?
Дмитрий Марьин: Самые близкие друзья - Заболоцкий и Белов. С ними Шукшин был наиболее откровенен в письмах. Во второй круг близких людей входили троюродный брат Иван Попов, живший в Новосибирске, и ленинградский писатель Глеб Горышин, с которым Василий Макарович сдружился на съемках фильма "Живет такой парень". Были и те, кому Шукшин явно симпатизировал, например актеру Алексею Ванину и супругам Григорьевым, сильно помогшим ему в ранний период творчества.
Вообще же он был достаточно замкнутым человеком и больше любил слушать, чем говорить. Больших и шумных компаний на съемках старался избегать, с конца шестидесятых вообще перестал употреблять спиртное. Шукшин много писал по ночам, поэтому любимым его напитком был кофе. Из еды, к слову, любил пельмени и курицу, приготовленную в сметане.
Какими были взаимоотношения Шукшина с советской властью?
Дмитрий Марьин: Я не согласен с теми, кто пытается выставить Шукшина диссидентом. Советская власть сделала для него немало. Шукшин иногда пользовался некоторыми особенностями тогдашней идеологии. При поступлении во ВГИК, к примеру, немного увеличил себе стаж кандидата в члены КПСС. В публицистике не стеснялся указывать на свою принадлежность к компартии. Есть письма, в которых Василий Макарович в поисках справедливости апеллирует к высоким партийным деятелям. Шукшин хорошо зарабатывал, в материальном плане не бедствовал, чего он и не скрывал. В письмах к Василию Ивановичу Белову упрекал друга, что тот не умеет зарабатывать.
Давила его не власть, а свои же коллеги. На худсоветах претензии к шукшинским фильмам высказывали маститые сценаристы и режиссеры Александр Штейн, Ростислав Юренев, Сергей Юткевич, Татьяна Лиознова и другие. Руководство "Мосфильма", вопреки сложившемуся мнению, напротив, нередко помогало ему пробивать картины. Так было с "Калиной красной".
Есть ли, на ваш взгляд, среди современных писателей продолжатели традиций Шукшина?
Дмитрий Марьин: Сложно ответить однозначно. Писатели, которые приезжают на Шукшинские дни, нередко подчеркивают, что идут по стопам Василия Макаровича. На самом деле многие из них откровенно пытаются подражать, что никогда не приводит к литературным открытиям.
Шукшина невозможно затолкать в какое-то одно литературное направление. При жизни он считался писателем-деревенщиком или, как сейчас сказали бы, почвенником. В какой-то мере это так - Василий Макарович выступал против поклонения всему зарубежному, больно переживал забвение патриархальных традиций. Но его творчество было значительно шире этого направления.
На мой взгляд, он находился между городской и деревенской прозой и шел своей дорогой. С одной стороны, он прекрасно знал жизнь деревни, с другой - немало прожил в Москве.
У Шукшина есть немало крылатых фраз. Ну, например: "Вечно кого-то боимся, кого-то опасаемся. Каждая гнида будет из себя... великую тварь строить, а тут обмирай от страха". Или знаменитая формула "Нравственность есть правда". Вы читали не только его художественные произведения, но и большое количество документального материала. Что-нибудь запало в душу?
Дмитрий Марьин: В рабочих записях можно найти немало афористичных мыслей. О любви Шукшин однажды написал: "А любить надо. Так же, как мы невольно заслоняемся от удара, так и любить надо - непроизвольно. Мы с этим родились. Это наш инстинкт". По-моему, удивительно точная формулировка. Она помогает многое понять в отношениях Василия Макаровича с его женщинами.
Многие его фразы со временем актуализируются. В одном из писем к Ивану Попову Шукшин рассуждает так: "Много думаю о нашем деле и прихожу к выводу: никому, кроме искусства, до человека нет дела. Государству нужны солдаты, рабочие, служащие... и т.д. И чтоб был порядок. И все. А ведь люди должны быть добрыми. Кто же научит их этому, кроме искусства. Кто расскажет, что простой добрый человек гораздо интереснее и лучше, чем какой-нибудь дубина-генерал или высокостоящий чиновник". И это, к сожалению, действительно так. У государства во все времена свои приоритеты, и Человек с его духовными потребностями, увы, находится не на первом плане.
Василий Макарович поставил знаменитый вопрос: "Что с нами происходит?" Он дал ответ в своих произведениях?
Дмитрий Марьин: Как сказать... Не знаю, до конца ли его удовлетворял найденный ответ, но Шукшин пришел к выводу, что люди стали слишком много внимания уделять материальным вопросам. Он указывал на растущую разницу между тем, что говорили людям профессиональные идеологи, и тем, что творилось в реальной жизни. Для него, потомственного крестьянина, это было одним из следствий распада патриархального уклада жизни и замены его западными стандартами. Он не был ретроградом, понимал необходимость изменений, по-своему верил в прогресс.
Но утрату патриархальности Шукшин связывал с потерей национальной идентичности и глубоко, до боли переживал это. Собственно, в наше время эти тенденции стали очевидностью - слабость и условность семейных уз, отказ от традиционных ценностей. В девяностые годы мы дошли до того, что собственную страну было стыдно защищать, что право на истину признавали только за Западом. Шукшина не случайно волновала тема казачьего образа жизни, тех традиций, которые его формировали. Казацкий архетип он пытался встроить в свою жизнь. Но, по большому счету, этого не получилось ни в семье, ни в искусстве.
Какое из произведений Шукшина сейчас наиболее актуально? Я перечитал на днях "До третьих петухов" - впечатление такое, что повесть написана вчера.
Дмитрий Марьин: Чем ценна классика? Автор передает чувства человека, которые спустя сотни, а порой и тысячи лет остаются актуальными. Человек меняет одежды, средства передвижения и орудия труда, но сам-то он не меняется. А архетип остается прежним. Человек так же любит, так же ненавидит, так же страдает и надеется. Талант Шукшина заключался в том, что он видел в своих персонажах какие-то архетипные моменты, которые были, есть и будут, пока существует человечество. Такое дано немногим писателям.
О творчестве великого русского писателя, режиссёра, актёра Василия Макаровича Шукшина написано и известно очень много. Но меня заинтересовало одно событие, которое взбудоражило мою душу накрепко. В 2001 году в Роман-газете опубликовали воспоминания о Шукшине широко известного русского писателя Василия Ивановича Белова под названием «Тяжесть креста». Этот журнал по праву называется народным. По тем временам тираж составлял всего 1500 экземпляров - и это было лишь малой толикой, отражающей одну из ярчайших граней русской духовности.
Мне показалось интересным то, что один из лучших друзей Василия Макаровича написал свои воспоминания сравнительно недавно. Поблагодарив судьбу за такую редкостную литературную радость, а также члена Союза писателей России - поэта Владимира Васильевича Корнилова за поддержку в этом смелом для меня начинании. Перекрестившись, пока ещё перед чистым листом бумаги, начинаю свою робкую попытку поразмышлять обо всём этом. И, конечно же, опираясь на воспоминания Василия Ивановича Белова.
Вновь и вновь осмысливаю воистину великий путь в стольный град Москву, на первый взгляд, простого деревенского парня Васи Шукшина. Приходит понимание, что только Господь, да по-настоящему многовековая любовь русского человека к родной земле, родным, близким, желание помочь матери и сестрёнке позвало парня в дальнюю дорогу. Известно, что такая попытка покинуть отчий край была не одна, а зная Шукшинский характер, доподлинно понимаешь и чувствуешь, как болело у этого золотого человека России в груди за всех нас. Проучившись полтора года, он бросил учёбу в техникуме, пошёл работать. Работал сперва в колхозе, потом с 1947 года трудился на стройках. Такелажник на строительстве трубопровода в Калуге, слесарь на тракторном заводе Владимира, слесарь на ремонтно-строительном поезде «Щербинка». И с каждой получки денежные переводы в Сибирь. Матери Марии Сергеевне и сестре Тале. Постоянная тревога за дорогих родных, безудержный характер. Да только он, пожалуй, и выручал деревенского парня с Алтая.
И, конечно, святые материны молитвы о сыне. В дальнейшем действительная служба - военно-морской флот, город-герой Ленинград. Новые впечатления, красивая матросская форма, новые друзья, совершенно другой мир. Должность - старший матрос-радист. И по-прежнему хоть и не большие денежные переводы родным людям. У старшего матроса Василия Шукшина уже тогда зарождались первые записи, а незавершённая десятилетка сильно бередила душу молодого неугомонного человека. Но такая тревожная жизнь зачастую даёт сбои. Постоянно болел желудок, и в январе 1953 года военно-медицинская комиссия, из-за язвенной болезни желудка, списала старшего матроса Шукшина с корабля. Так описывает возвращение Шукшина домой Василий Иванович Белов: «Вот и знакомый заборчик с родимой калиткой. Радостным визгом встретил Василия пёс Борзя, в слезах выбежала из дома Мария Сергеевна и подросшая сестра Таля, прибежали соседи. Что тут началось! Не мог и сам удержать счастливых слёз… При первой возможности после застолья, когда угомонились родственные восторги, накинул шинель, вышел к реке. Взглянул в сторону гор, окинул поспешным взглядом заснеженную тополиную рощу на Поповом острове. Тихо. Только в камнях глухо шумит незамёрзшая часть родной реки. Скорей на Пикет! И когда вышел на громадный крутолобый и широкий увал, добрался до того места, где резко и круто, почти под ногами обрывается он, захватило дух от простора, от бескрайности отцовской земли, заплакал чуть ли не в голос. Оглянулся, никого вокруг не было... Чуть не бегом спустился с Пикета. Пришёл в себя около сестры и матери, слегка успокоился и только после этого начал ходить по родне, кого не успел встретить на чаепитии. Хотелось обнять каждого, даже незнакомого встречного».
После такого описания у меня лично дух перехватывало на раз, а душа впитывала в себя исконно русское литературное наследие, окаймлённое таким богатством, что тут уж дай бы Господь осмыслить всё это.
И вот по возвращении из армии, весь больной, но несломленный духом Шукшин, обложившись учебниками, нагоняет упущенное время семимильными шагами. Пока учился, в 1953 году успел поработать вторым секретарём Сростскинского РК ВЛКСМ. В учёбе помогали ему все - и учителя, и работники библиотеки. А дорогая мамочка лечила незаживающую язву народными средствами. Гастроскопия снова и снова подтверждала диагноз язвенной болезни. В таких условиях и сдаёт он последний экзамен. Но заветный аттестат зрелости получен, и эта победа для Шукшина была той радостью, каких в его жизни было далеко не много.
Папка с рукописями, и заветная мечта поступить в институт. Вот этим и жил Шукшин в то время. А к осени 1954 года, бросив всё, Шукшин осуществляет вторую попытку покорить литературную Москву. По прибытии в столицу Василий Шукшин с великой надеждой в сердце понёс свои рукописи в редакцию «Знамя», но там даже не удосужились прочитать первые литературные опыты деревенского парня. Такова была участь многих талантливых русских прозаиков и поэтов. Так Василий Иванович Белов описывает далее события, происходившие в жизни своего друга, уже к тому времени поступившего во ВГИК: «Осенью 1954 года насмешники тиражировали анекдоты про алтайского парня, вознамерившегося проникнуть в ту среду, где, по их мнению, никому, кроме них, быть не положено - взобраться на тот Олимп, где нечего делать вчерашним колхозникам. Отчуждение было полным, опасным, непредсказуемым. Приходилось Макарычу туго. Часто, очень часто он рисковал без оглядки, ступал в непредсказуемые дебри… Прочитайте хотя бы юбилейную статью Юрия Богомолова в известиях от 30 июля 1999 года, вы убедитесь что шельмование Шукшинского наследия за четверть века отнюдь не прекратилось».
Довольно долгое время Василию Шукшину негде было жить. Ночёвки под мостом, а попросту - на улице, были не редки. Неожиданная встреча с всемирно известным кинорежиссёром Иваном Пырьевым тоже была очень значительна для Шукшина. А слова Пырьева: «Как трудно русскому проникнуть в кино», - думается, перевернули в душе Василия Макаровича многое. О Боже, как же это всё было значимо для дерзнувшего покорить Москву деревенского парня!
Недаром Василий Иванович Белов посвятил своё стихотворение исконно русским литераторам: Василию Шукшину, Игорю Тихонову, Валерию Гаврилину, Николаю Рубцову, Владимиру Ширикову, Александру Романову, - и я не мог не вставить его в этот очерк:
Нет, я не падал на колени
И не сгибался я в дугу,
Но я ушёл из той деревни,
Что на зелёном берегу.
Через берёзовые склоны,
Через ольховые кусты,
Через еврейские заслоны
И комиссарские посты.
Мостил я летом и зимою
Лесную гибельную гать…
Они рванулись вслед за мною,
Но не могли уже догнать.
Они гнались, гнались недаром,
Чтобы вернуть под сельский кров.
…Я уходил на дым пожаров,
На высыхающую кровь!
Под дикий свист вселенской злости.
Вперёд!.. Ещё немного вспять, -
Где ноют праведные кости
И слёзы детские кипят.
Пускай одни земные кремни
Расскажут другу и врагу,
Куда я шёл из той деревни,
Что на зелёном берегу.
Сколько же зависти, желчной злости пришлось пережить деревенским, воистину великим русским талантам Матушки-Руси, знает один Господь Бог. Но эти строки плачут и говорят о трудно постижимой доле русского творческого пути.
Уже много позднее, когда множество издательств вовсю печатали литературные труды Василия Макаровича Шукшина, когда вышли в широкий прокат фильмы «Живёт такой парень», «Печки-лавочки», «Калина красная» и когда Шукшин стал воистину народным актёром и режиссёром, несмотря на величайшую занятость, он всегда находил время для своих друзей и, как мог, помогал им.
«Облапошили пираты», - негодовал и сокрушался Шукшин, когда Ленфильм за экранизацию повести В.И. Белова «Привычное дело» почти ничего не заплатил автору. Боль за русскую деревню глубокой, широченной полосой проходит через всё творчество Василия Макаровича - и поэтому вполне объяснимо желание помочь своему, ставшему для его души и сердца, дорогому другу.
И опять приводятся слова Шукшина: «Про нас с тобой говорят, что у нас это эпизод, что мы взлетели на волне, а дальше у нас не хватит культуры, что мы так и останемся свидетелями, в рамках прожитой нами жизни, не больше. Неужели так? Неужели они правы? Нет, надо их как-то опружить…»
Как непостижимо трудно было выживать уже широко известным Шукшину и Белову в холодной безжалостной Москве! И только непоколебимая вера в нашу русскую истину и давала им силы, чтобы бороться и отвоевывать наше исконно русское наследие - с чем мы родились и проживаем всю жизнь до самой смерти.
Или вот ещё эпизод, описанный другом: «Вдруг в бабьем кругу появилась мужская фигура. Я обомлел - Шукшин! Он плясал с моими землячками так старательно и так вдохновенно, что я растерялся, на время сбился с ритма. Но сразу выправился и от радости заиграл чаще. Не зная бабьих частушек, Макарыч ухал и подскакивал в пляске чуть не до потолка… Плясал же он правильно, так же, как и наши бабы».
Какая же всё-таки яркая, а главное, искренняя картина деревенского быта описана автором! А мне всё время вспоминаются слова, которые получили название «Местечковые». Ведь по всем деревням России есть свои какие-то особенные диалектные слова. А это, несомненно, говорит о богатстве русского языка.
Встреча с Михаилом Александровичем Шолоховым была величайшим событием для Василия Макаровича. Зная о клевете на Шолохова по поводу авторства «Тихого дона», Шукшин находился в ярости и всеми имеющимися силами защищал Великого русского писателя: «Вот в ком истина! Спокоен, велик! Знает, как надо жить. Не обращает внимания ни на какие собачьи тявканья».
Другой современник Шукшина, болгарский журналист Спас Попов, студент литинститута, в один из перерывов между съёмками фильма «Они сражались за родину», взял у В.М. Шукшина последнее интервью. Последние слова писателя были записаны на хуторе «Мелоголовском» во вторник 16 июля 1974 года в 9 часов утра. Это интервью, по признанию В.И. Белова, до сих пор не в чести в нашей хваленой демократической прессе. Шукшина спросили о Шолохове. С гордостью за сынов нашей отчизны привожу этот величайший ответ: «От этих писателей я научился жить суетой. Шолохов вывернул меня наизнанку. Шолохов мне внушил - не словами, а присутствием своим в Вёшенской и в литературе, что нельзя торопиться, гоняться за рекордами в искусстве, что нужно искать тишину и спокойствие, где можно осмыслить глубоко народную судьбу. Ежедневная суета поймать и отразить в творчестве всё второстепенное опутала меня. А он предстал передо мной реальным, земным светом правды».
В конце интервью Шукшин говорит такие слова: «В кино я проиграл лет пятнадцать, лет пять гонялся за московской пропиской. Почему? Зачем? Неустроенная жизнь мешала мне творить, я метался то туда - то сюда. Потратил много сил на ненужные вещи. И теперь мне уже надо беречь свои силы. Создал три - четыре книжечки и два фильма. Всё остальное сделано ради существования. И поэтому решаю: конец кино! Конец всему, что мешает мне писать!»
Очень трепетно, душевно пишет друг Шукшина Анатолий Заболоцкий в книге «Шукшин в жизни и на экране» (в Роман-газете №10, 1999). Там отражена правда о нашем любимом писателе… Низкий поклон Анатолию Заболоцкому за его книгу.
Юрий Владимирович Никулин в книге о своей жизни так вспоминает о Шукшине: «Когда снимали фильм “Они сражались за Родину ”, артисты жили на корабле, спали в каютах. Рыбаки со всей окрестности приплывали и приглашали Василия Макаровича на уху».
Вот она, та волнующая и всегда удивляющая по-настоящему народная любовь. В то время достать билеты в московский цирк было очень сложно, и Шукшин попросил у Никулина два билета для своих дочерей. Много позже Юрий Владимирович Никулин, всемирно известный клоун, великий русский артист, актёр от Бога, вспомнил просьбу Шукшина и пригласил на одно из своих цирковых представлений дочек Василия Макаровича. Девчушки заворожено любовались ярким представлением, хотя их отца уже не было в живых.
Недоброжелатели Шукшина так и не дали ему снять фильм «Степан Разин» о народном крестьянском восстании. Это так и осталось неосуществлённой мечтой великого русского режиссёра. Последние годы своей жизни он жил этим. В разговорах с друзьями говорил: «Вот сниму Разина и брошу кино. Целиком посвящу себя литературе».
Хоть самому было тягостно и горько в киношном мире завистников. По-прежнему не забывал друзей, переживал за всех, помогал им таким, всегда нужным советом. Вот как в письме В.И. Белову Шукшин просил передать следующее: «Вите Астафьеву - привет. Скажи ему мой совет: пусть несколько обозлится. Так за него обидно с этой премией-то. Пусть обозлится - будут внимательней. А то привыкли, что - ручные. А ублажают тех, кого побаиваются». И это всего один из моментов того, как туго приходилось русским писателям, режиссёрам, актёрам. И совсем не напрасно всенародно любимый алтайский самородок, артист Михаил Евдокимов спел:
Ну, а я, забываясь на чужой стороне,
В угол свой забиваюсь, всё рыдаю во сне.
Вновь крылом журавлиным встрепенётся душа.
Всё мне снится калина красная Шукшина.
Свои врачующие душу людей воспоминания в Роман-газете за 2009 год (№13) о В.М. Шукшине оставили: Валентин Распутин, Валентин Курбатов, Владимир Коробов, Ирина Ракша, Игорь Ляпин, Анатолий Заболоцкий, Алексей Варламов. Приведу и дневниковые записи Василия Макаровича: «Добро - это доброе дело, это трудно, это непросто. Не хвалитесь добротой, хотя бы не делайте зла»; «Критическое отношение к себе - вот что делает человека по-настоящему умным»; «Простая русская женщина-мать органически неспособна ныть: любую невзгоду, горе она переносит с достоинством»; «Когда нам плохо, мы думаем: “А где-то кому-то хорошо ”. Когда нам хорошо, мы редко думаем: “где-то кому-то плохо ”».
К сорока годам Василий Макарович выпустил два художественных фильма и два сравнительно небольших сборника рассказов, роман «Любавины» напечатан малым тиражом. Многие товарищи по ВГИКу обошли его по количеству сделанного. В режиссёрских кругах его далеко не все признают режиссёром. В писательском цехе на литературных собраниях его обвиняют в старомодности. Литературовед Б. Бурсов сказал в защиту Шукшина: «Да, если угодно, Шукшин старомоден, как старомодны нравственные категории, вроде стыда, совести. Шукшин возвращает нас к истокам». В защиту Шукшина выступила и поэтесса Ольга Фокина:
Сибирь в осеннем золоте,
В Москве - шум шин.
В Москве, в Сибири, Вологде
Дрожит и рвётся в проводе:
- Шукшин… Шукшин…
Под всхлипы трубки брошенной
Теряю твердь…
Да что ж она, да что ж она -
Ослепла смерть?!
Что долго вкруг да около
Бродила - врёт!
Взяла такого сокола,
Сразила влёт.
Он был готов к сражениям,
Но не под нож.
Он жил не на снижении,
На взлёте сплошь!
Ему ничто, припавшему
К теплу земли.
Но что же мы… Но как же мы
Не сберегли.
Свидетели и зрители,
Нас - сотни сот!
Не думали, не видели,
На что идёт.
Взваливши наши тяжести
На свой хребет…
Поклажистый?
Поклажистей -
Другого нет…
Ночью на съемках, 2 октября 1974 года, Василий Макарович Шукшин умер. Написав словно завещание всем нам: «Уверуй, что всё было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания, - не отдавай всего этого за понюх табаку… Мы умели жить. Помни это. Будь человеком».
В своем коротком очерке я попытался отобразить незаезженные повествования о жизни великого русского писателя. И низкий поклон до самой земли-матушки величайшему русскому писателю Василию Ивановичу Белову за потрясшие меня воспоминания о Шукшине. Ведь это, дай Бог, неисчерпаемый кладезь для каждого, кто влюблён в Россию по-настоящему, непоколебимо. И в очередной раз, беря в руки рассказы В.М. Шукшина, знаю, что непременно буду плакать. Потому как доля русского человека зачастую трагична. И вместе с тем буду радоваться тому, что Шукшин пробил-таки эту стену, состоящую из зависти и непонимания. И радоваться ещё и тому, что вопреки злопыхателям, хватило культуры простому деревенскому парню, который создал такие дорогие нашему сердцу книги и художественные фильмы.
Записано интервью весной 1974 года. В нем Василий Шукшин рассказывает о своей жизни и творческих планах. В видеозаписи использованы фотографии из семейного архива Шукшиных, а также фрагменты фильмов «Живет такой парень», «Печки-лавочки», «Калина красная» и других картин Василия Шукшина.
Василий Шукшин : - ...Родом из деревни, крестьянин. Потомственный, традиционный. Очень рано пошел работать. Это была война... Мы не доучивались в школах. Я окончил семь классов школы, пошел работать. В четырнадцать лет. Пошел работать, затем подошел срок служить, я пошел служить. Служил во флоте. Затем только у меня в жизни появился институт. До этого я сдал экстерном, за десять классов. То есть от начала вступления в самостоятельную жизнь до ее осмысления, в институте, того, что я успел увидеть, это порядка десять - одиннадцать лет прошло. Это период набора материала, напитанность. Стало быть, в институте мне можно было размышлять на базе собственного жизненного опыта. Отсюда, может быть появилась, более или менее самостоятельная интонация в том, в чем нам предлагали высказаться.
Я, к счастью моему, попал учиться в мастерскую интересного человека, глубокого, интеллигента, Михаила Ильича Ромма, ныне ушедшего из жизни. Я его с благодарностью вспоминаю всю жизнь. Может быть, то обстоятельство, что я уже успел кое-что повидать, встретился с разумом, который в состоянии помочь осмыслить мной увиденное, привело к тому, что я захотел писать. Писать я начал в институте. И первые мои литературные опыты читал как раз Михаил Ильич Ромм. Он и благословил меня на этот путь. Он просматривал рассказы. Но это были еще слабые рассказы. Тем не менее, он советовал мне не оставлять этого дела, что я и делал потом. По окончании института я выбрался на профессиональную дорогу и стал уже печататься. Это так... О выборе дороги в искусстве.
О чем еще можно рассказывать? Я не мог ни о чем другом рассказывать, зная деревню. Мне кажется, надо три жизни прожить, чтобы все тут рассказать.
Вопрос : - Чем вы собираетесь заниматься? Как в области литературы, так и в кино. И, если можно, ваши планы ближайшие.
В. Ш. : - Я так думаю, что теперь я реально выйду по осени где-то в запуск фильма о Степане Разине. Я давно к этому иду. Примерно шесть лет. Почему мне хочется сделать этот фильм и не разъезжается ли он с постоянной моей тематикой? Я думаю, что нет. Потому что, Степан Разин - это тоже крестьянство, только триста лет назад. Степан Разин случился в истории как Степан Разин. Почему эта фигура казаческого атамана выросла в большую историческую фигуру? Потому что он своей силой и своей неуемностью, своей жалостью даже воткнулся в крестьянскую боль. Вот это обстоятельство. Были до него удачливые атаманы, после него были удачливые атаманы. Такие же яркие... Среда людей, которая выдвигала, выдавала из себя действительно по-настоящему одаренных и воинов, и разбойников. Но почему же он один так прочно пойман народной памятью? Потому что он неким образом ответил крестьянской боли. На Руси тогда начиналось закрепощение крестьянства. Она разбегалась, она искала, она искала заступников, она оборонялась всячески от боярства, которое шло по переднему плану и закабалению. И когда появился такой вожак и мститель, он собрал громаду людей, и от того, что он сложил голову за это дело он уж напрочь вошел в историю и особенно в крестьянскую память. Отсюда он может у меня и появился как яркий, неповторимо яркий, сильный, могучий заступник крестьянства. Для меня лично, субъективно, он казак, это немножко обособленное сословие русского народа. Для меня он, прежде всего, крестьянский заступник. Вот как для меня, позднейшего крестьянина, через триста лет, мне понять его, зачем я ввел его в одном качестве. Я буду делать, что это казак, ремесленник от войны, что это неким образом не крестьянин, но дороже всего этот челаовек мне как человек, замкнувший свои интересы в поисках найти волю, именно замкнувшую ее в крестьянскую боль и чаяния. Вот отсюда как продолжение темы именно отскок на триста лет назад в историю.
Вопрос : - Как вы думаете, когда может начаться и закончиться этот фильм у вас?
В. Ш. : - Поэтому он начнется... (запись обрывается).
«Не могу жить в деревне… Но сердце обжигает»
«Русская Планета» вспоминает Василия Шукшина и его жизнь между Алтаем и Москвой
Накануне Шукшинских чтений на Алтае доктор филологических наук, доцент кафедры общей и прикладной филологии, литературы и русского языка Алтайского государственного университета Дмитрий Марьин рассказал «Русской Планете» об анархистских убеждениях и крестьянских идеалах Василия Шукшина . Ещё о Шукшине
Василий Шукшин в фильме «Золотой эшелон»
Дмитрий Владимирович, вы были редактором последнего тома полного собрания сочинений Василия Шукшина, подготовленного учеными АлтГУ, в который вошли его интервью, публицистика, статьи, письма... Наверное, никто лучше вас не понимает, каким человеком был Шукшин.
Едва ли есть человек, способный понять, что это была за личность, но в целом можно и так сказать.
Я тогда сразу спрошу о его убеждениях: он действительно, как говорил Аксенов, был «прекрасным писателем, но дремучим человеком», почвенником и антисемитом?
Вопрос интересный. 20 июля у нас будет презентация книги - алтайского варианта книги Алексея Варламова о Шукшине из серии ЖЗЛ, и там как раз одна из глав посвящена разоблачению «шукшинского антисемитизма». Автор приводит высказывания современников Шукшина, в том числе тех, которые оказались в эмиграции, Виктора Некрасова, например. Эти свидетельства говорят, что Шукшин не был антисемитом, во всяком случае, никак внешне это не проявлялось. Я читал все его доступные письма, и там тоже нет никаких националистических выпадов. Поэтому я думаю, что почвенник-то - да; но литературоведы и культурологи всегда подчеркивают, что Шукшин шел своей дорогой. У него была особая позиция. Если говорить о его убеждениях, то они у него были, на мой взгляд, скорее анархистские. И как не странно, воззрения его героев были близки представлениям Нестора Махно: крестьянское самоуправление, где государство не довлеет, не указывает, что делать. Такой идеализированный вариант разинщины. Хотя он прекрасно понимал, что это невозможно в реальности, и его роман о Разине кровавый. Своего героя, кумира он показывает человеком довольно жестоким, противоречивым.
Дмитрий Марьин
- «Шукшин в сапогах» - тоже один из мифов. Когда он только приехал в Москву, да - те, кто его тогда видели, говорят, что были сапоги, фанерный чемоданчик, китель, в котором он служил на флоте. А потом он всегда был довольно элегантно одет, это видно даже на его студенческих фотографиях. Он всегда неплохо зарабатывал. Ренита Андреевна Григорьева рассказывала мне эпизод из начала 60-х годов, это было время, скажем так, дружбы Шукшина с Беллой Ахмадулиной. С помощью Ахмадулиной Шукшину удалось купить модное пальто, сделанное в Израиле, как она помнит. Он следил за собой, и хотя в одной из статей говорит, что работать в валенках и рубахе лучше, чем в костюме, это, скорее, фигура речи.
Раз уж мы о мифах: история о том, что Шукшин две недели провел в какой-то банде, чтобы изучить ее жизнь и быт, случилась на самом деле?
Впервые эту легенду использовал биограф Шукшина Владимир Коробов. А основой для этого якобы послужило письмо профессора-филолога Казанского университета Бориса Никитчанова. Оно пришло Коробову в 1978 году, уже после смерти Шукшина. Никитчанов рассказывает историю, которая с ним произошла в 1946 году на рынке в Казани: какой-то паренек хотел его ограбить, сказал, что он из местной банды. А прощаясь, заявил: «Ты запомни мою фамилию, я еще буду знаменитым писателем!» В эту историю трудно поверить. Во-первых, в 1946 году Шукшин еще учился в Бийском автомобильном техникуме. Во-вторых, в 1978 году уже была «Калина красная», и, может быть, сюжет фильма навеял автору письма что-то, а может, перепутал человек, что-то приукрасил. Если мы начнем стыковать сведения, которые проверяются трудовой книжкой, то получится, что у Шукшина не было времени, чтобы влиться в эту банду. Он уехал из дома, из Сросток, во второй половине апреля 47-го года, а уже 5 мая был принят на работу в Подмосковье.
Василий Шукшин во время покоса травы в селе Сростки Бийского района
- Откуда в алтайском селе мог появиться такой писатель? Чем можно это объяснить?
Элемент гениальности здесь, конечно, есть, это точно. Так бывает - рождаются гениальные люди. И надо сказать, мать поддерживала в нем ощущение, что он особенный. У нее в воспоминаниях есть. Ее отец постоянно говорил: «Ты береги Васю, он станет большим человеком!» В семье был настоящий культ Василия. Кстати, как и в семье Тарковских царил культ Андрея - параллели в развитии двух гениев отечественной культуры.
Ради Васи Мария Сергеевна пошла на большой грех. Выйдя второй раз замуж за Павла Куксина, забеременела. Но тут односельчанка ей как-то говорит: родится ребенок, муж его будет любить, а к детям от первого брака охладеет. Обидно ей стало за детей, особенно за Васю, который с отчимом не ладил. Пошла за помощью к бабке-знахарке. Выкидыш получился. Оказалась в больнице. Тогда это было дело подсудное. Следователь приходил, но Мария Сергеевна смогла убедить его, что трагедия случилась из-за тяжелой работы. После она уже так и не смогла забеременеть и чувствовала вину перед мужем.
Не надо сбрасывать со счета и характер. Шукшин с детства был довольно независимым человеком, противопоставлял себя другим - у него и в творчестве всегда есть симпатия к таким романтическим, лермонтовским героям, например, как Спирька в рассказе «Сураз». Ну, а если говорить о ВГИКе, о творческой профессии, то он туда пришел уже 25-летним человеком, с огромным опытом за плечами. Я думаю, это его и выделяло среди однокурсников, помогало ему.
- Он, правда, случайно поступил во ВГИК, собирался заочно учиться в историко-архивном институте?
В этой истории с двойным поступлением, что он якобы вообще не знал, куда поступает, был некий психологический момент, связанный с его первой женой Марией Ивановной. Есть письмо, где он говорит: «Маша, ну вот, я случайно отдал документы, и меня приняли во ВГИК». Она была против того, чтобы он уезжал в Москву, но он уже знал, конечно, куда поступает учиться. И он многое знал о профессии режиссера, тем более в период службы на флоте был режиссером драмкружка военной части.
- Он понимал, что все: Сростки, жена, вся эта жизнь остается в прошлом?
Василий Шукшин уже второй раз уезжал, первый был в 1947 году - представьте, мальчишкой, в 18 лет, это же непросто было в то время. А он уехал, сделал шаг, причем в никуда. На перекладных, чуть ли не зайцем, добрался до Москвы, потом работал во Владимире, Калуге, и в Севастополе служил, и в Ленинграде. Можно сказать, пол-России повидал. И потом он писал же в рабочих записях: «Не могу жить в деревне. Но бывать там люблю - сердце обжигает». В одном из последних писем с Дона он говорил, что хотел бы уехать из Москвы и поселиться где-то в провинции, но желательно поближе к киностудии. Видимо, у них был какой-то внутрисемейный конфликт по этому поводу. Лидия Николаевна, скорее всего, не поддерживала переезд на Алтай, поэтому в одном из последних писем он предлагает компромисс: поселиться на Дону, ближе к Москве. Эта раздвоенность между столицей и деревней у него была, но я думаю, он прекрасно понимал, что, кроме как в Москве, он себя нигде реализовать не может.
Мне доводилось разговаривать с Марьей Ивановной, она всю жизнь помнила своего первого мужа. Как вы думаете, Василий Макарович чувствовал вину перед ней?
Есть воспоминание одного из друзей детства писателя. Шукшин приезжал в Сростки, зашел разговор на эту тему, и он признал: «Да, нехорошо получилось с Марией...»
Как вы думаете, почему Шукшинские чтения продолжаются? Прошло уже столько лет после смерти писателя, и что заставляет людей со всей страны снова и снова приезжать в Сростки, подниматься на Пикет, вспоминать его?
Много было споров по этому поводу - для чего Чтения, во что это превращается иногда - в зрелище, лишенное духа. Может быть, да. Но я сам бывал там не раз, и хочу сказать, что, по моему убеждению, большинство людей приезжают туда не просто поглазеть на приезжих артистов, а именно из-за любви к творчеству Шукшина.
Потому что оно что-то исконное поднимает, будоражит в душе любого русского человека, не только жителя Алтая. Меня, как филолога, ученого, задевает, что иногда его творчество понимают поверхностно: сельские чудики и все. А на самом деле не в этом суть-то, не в чудиках. Он пытался отразить в своем творчестве боль, типажи своего времени, а мы-то сейчас понимаем, что они вообще русские, подобно гоголевским. Поэтому что-то, конечно, в нем вечное народ чувствует, поэтому люди и едут на Алтай!
