Его Вера
Отрывок из книги, посвященный дням, которые стали решающими в жизни двух молодых людей - Веры и Владимира. К русскому переводу книги в "Издательстве Независимая Газета"
В марте в "Издательстве Независимая Газета" выходит книга Стейси Шифф "Вера (Госпожа Набокова)". Как понятно из названия, она посвящена жене великого русского писателя Вере, в девичестве - Вере Слоним . "Без моей жены, - заметил Набоков как-то, - я бы не написал ни одного романа". Начавшаяся в предвоенной Европе и продолжавшаяся в послевоенной Америке, эта полувековая история любви и семейной жизни читается легко, как роман. По свидетельству переводчика книги Оксаны Кириченко, Стейси Шифф собирала свою книгу "буквально по крохам - из многочисленных рассеянных по свету архивов, по воспоминаниям оставшихся друзей и знакомых - и даже подробно исследуя тексты произведений Владимира Набокова". "Захватывающая история; у Шифф потрясающее чувство детали", - отозвалась об этой книге ведущая американская книжная газета The New York Times Book Review. Большую помощь в переводе этой уникальной книги на русский язык оказали сама автор, а также сын Набоковых - Дмитрий. Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги, посвященный дням, которые стали решающими в жизни двух молодых людей - Веры и Владимира. Те, кто помнит лучший, наверное, набоковский роман "Дар", возможно, вспомнят некоторые характерные приметы этой истории.
Вера Евсеевна Слоним - жена Набокова
Ей надо было отдавать себе отчет, когда выходила за него замуж, что Набоков - одареннейший русский писатель своего поколения. Что этот человек неимоверно эгоцентричен. Что ему явно свойственно постоянно влюбляться. Что ему столь же явно не дано освоить практическую сторону жизни. [Существует версия (Антон Носик), что они познакомились раньше в Париже]
Многое ли из этого понимала Вера, когда влюбилась в Набокова, сказать трудно.
Из его привлекательных для себя черт она упоминала чаще всего лишь об одной. "Разве не ясно, что для меня гораздо больше значили его стихи, чем его внешность?" - риторически восклицала она.
То, что для нее стихи способны заслонить все прочие достоинства, красноречиво говорит о литературной склонности Веры Слоним; двадцатичетырехлетний Набоков, юноша стройный и еще сохранивший щегольство и аристократизм, умел произвести впечатление.
Женщины увивались за ним. В тот краткий период между исчезновением со сцены Светланы [Зиверт] и последующим появлением Веры по крайней мере три дамы покушались на его внимание, если не на сердце.
Их имена не фигурировали в списке побед Набокова, предъявленном им Вере в первые дни их знакомства, в том списке до Светланы значилось еще двадцать восемь претенденток.
Послужной этот список был запечатлен на печатном бланке Евсея Слонима.
Набоков считал, что может делиться с Верой всем, и, вероятно, так и поступал, причем теперь это выходило у него гораздо успешнее, чем со Светланой Зиверт. Набоков никогда не стеснялся своих наслаивавшихся одна на другую любовных побед, поясняя в 1970 г., почему ему бы не хотелось слишком вдаваться в подробности: "У меня было гораздо больше любовных связей (до брака), чем подозревают мои биографы".
Однако он сожалел о том, что его любовные увлечения часто мешали творчеству, поглощая много душевных сил. О романтических похождениях Веры Слоним до брака мы не знаем ничего, кроме того самого свидания - если учесть, что она исключительно из любви к литературе решилась встретиться на темной улице с мужчиной наедине.
В 1923 г. у Веры не все складывалось гладко, и даже, может быть, вообще не складывалось.
Ее смятенное состояние мы угадываем из писем Набокова. В том же послании, где он уверяет ее, что не способен написать ни слова, пока не услышит, как она произнесет его, Набоков внушает Вере, что больше всего ему бы хотелось внушить ей чувство душевного равновесия, а также счастье "не совсем обыкновенное".
У Веры было основание не испытывать большой радости от жизни дома, хотя впоследствии она признавала, что ей вообще свойственно сосредотачиваться на негативной стороне действительности. Эта привычка наглядно проявилась в первые месяцы их знакомства, когда Владимир просил Веру не лишать его надежды на совместное будущее, постоянно уверяя, что он тяжело переживает каждую разлуку, умолял не корить его за то, что он не рядом с ней, или превратно истолковывать его чувства.
Случалось, его восторги по поводу ее колючести - Набоков писал Вере, что она вся создана из "маленьких, стрельчатых движений" и что он любит каждую из них, - иссякали. Может, она хочет оттолкнуть его от себя? Если перестала любить, пусть прямо об этом скажет. "Искренность превыше всего!" - умолял он.
"Сперва я решил тебе послать просто чистый лист бумаги с вопросительным маленьким знаком посредине, но потом пожалел марку", - писал он из Праги, обескураженный и даже уязвленный ее молчанием. Вера мучает себя и этим мучает его. Разве она не понимает, что жизнь без нее для него невыносима? Владимир кожей чувствовал ее "острые углы", которые с трудом обходил:
…Мне больно от углов твоих.
Люби меня без выжиданий,
без этих вычисленных мук,
не укорачивай свиданий
и не придумывай разлук,
Возможно, Вера заимствовала кое-что из характерных для интеллектуалов норм кокетства.
Владимир Набоков и его жена Вера, в Wellesley, 1944
Если она отчасти предвидела, какая судьба ждет женщину, собирающуюся замуж за В. Сирина, тогда ее нерешительность можно оправдать. Одно очевидно: Вера не обладала, как ее будущий муж, талантом радоваться жизни.
На ее уклончивость он заявлял высокопарно: "Видишь, я говорю с тобой, как царь Соломон". О нерешительности Веры нам говорит только вот эта демонстрация преданности: в какой-то момент после 1925 года она уничтожила все свои письма Набокову.
Такую осмотрительность в данном случае, пожалуй, никак нельзя приветствовать. Слова Набокова, пусть самые интимные, имеют ценность для потомков. В отношении собственных слов Вера таких иллюзий не питала. Она забросила собственные литературные занятия, считая все, что печаталось в "Руле", незрелыми опусами.
Женщина, сохранившая все до последней заметки из опубликованного мужем, не оставила себе на память ни одного экземпляра собственных переводов. Она была убеждена, что придет в ужас, если впоследствии возьмется их перечитывать, и никогда этого не делала. (Переводы ее были точны, но лишены блеска.)
Набоков не делал тайны из своего отношения к женщинам-писательницам - считал их литературу жалкой провинциальщиной, - и, возможно, Вера болезненно воспринимала этот его предрассудок. Она была не первой и не последней из тех женщин, которые, влюбившись в писателя, начинали испытывать отвращение к собственным литературным опытам.
Бойд считает, что Вера при желании могла бы стать талантливой писательницей, но она так страстно верила в талант Набокова, что решила: будет больше толку, если она станет помогать ему, а не писать сама.
Одно письмо Набокова 1924 года, как раз когда он настолько переполнен счастьем, что не только не выговаривает Вере за ее молчание, но, более того, внезапно признает некую "астральную" связь между ними, выявляет таким образом, какого рода письма писала ему Вера в 1920-е годы: "Знаешь, мы ужасно с тобой похожи.
Например, в письмах: мы оба любим (1 ) ненавязчиво вставлять иностранные слова, (2 ) приводить цитаты из любимых книг, (3 ) переводить свои ощущения из одного органа чувств (например, зрения) в ощущения другого (например, вкус), (4 ) просить прощения в конце за какую-то надуманную чепуху, и еще во многом другом".
Способность Веры Слоним переводить наблюдения из одного чувства на язык другого - то, что обычно именуется синестезией и нередко провозглашается "цветным слухом", - наверняка восхищало ее будущего мужа. Синестетик невольно видит мир иначе, чем другие; для обоих Набоковых печатные буквы, слова, повисшие в воздухе, представали именно в цвете, а не в черно-белом изображении.
Подобное свойство может стать не только подарком судьбы, но и большим неудобством.
Синестетически одаренные могут идеально подойти друг другу, как и двое людей с фотографической памятью, или двое юных наследников баснословного состояния, или - в берлинской действительности 1920-х годов - как двое людей, готовых объяснить недавнее землетрясение в Японии жидомасонским заговором.
Пара синестетиков способна язвительно препираться за завтраком насчет того, какого цвета понедельник, каково на вкус "Е" такого-то шрифта. Они могут в цвете запечатлеть в памяти стихотворение; способны определить облик числа. Это свойство было наследственным - к Набокову оно перешло от матери, которой, по мнению Веры, он был обязан своими творческими наклонностями, - супруги передали эту черту и сыну, хотя обычно она преобладает именно у женщин.
Набоков с восхищением открыл для себя: несмотря на то что палитры у них с Верой были разные, природа время от времени смешивала цвета. Например, "м" у него было розовое (точнее, "розовое фланелевое"), у Веры - голубое, а у их сына - розовато-голубое.
По крайней мере, Набокову нравилось так думать.
Владимир и Вера Набоковы
Спустя много лет, когда он рассказывал кому-то из гостей об этом свойстве, Вера его перебила, мягко попытавшись расставить все по своим местам. "М" у нее было клубничного цвета. "Ну вот, все испортила этим своим клубничным цветом!" - проворчал муж и переключился на еще одно свойство синестезии: воспоминания у обоих настолько точны, что погрешности проявляются скорее в восприятии, чем в самих фактах.
Ничто не проходит даром для синестетика, для которого действительность - а в случае с Верой Набоковой печатный текст - обнаруживает дополнительные грани. Для Набоковых это становилось их собственным тайным son et lumiиre.
Пожалуй, только ноты не обладали для Веры тем оптическим эффектом, какой они производят на многих людей, обладающих цветовым слуховосприятием, и какой в дальнейшем окажут на ее сына, для которого даже сам музыкальный ключ придавал мелодии дополнительный оттенок. (Вера была почитательницей музыки, чего нельзя сказать о ее супруге, не воспринимавшем музыку ни на цветовом, ни на каком ином уровне.)
Но Вера была достаточно одарена, чтобы улавливать все оттенки перенасыщенной прозы своего мужа. Кому, как не ей, было понять упорство Клэр Бишоп из "Истинной жизни Себастьяна Найта" в отношении заглавия, которое "должно задавать тон книге - а не рассказывать сюжет".
В свою очередь Набоков восхищался выразительностью Вериного почерка, ее голосом, ее походкой, окрашенной, как рассветное небо. Трактуя сияние вокруг букв, которое им с женой виделось на странице, Набоков отмечал, что они с Верой представляли это по-разному.
"У нее цвета были иные. И, по-моему, не такие яркие, как мои. Или такие?" - спохватывался он. "Просто так тебе приятней думать!" - подкалывала жена.
Как бы поспешно ни стирала она свое присутствие со всех фасадов, единственное, чего ей не удавалось скрыть, было ярко выраженное чувство собственного достоинства. Частенько именно этот след она и оставляла по себе - на манер улыбки Чеширского Кота.
С первых же дней их знакомства Набокова восхитила Верина проницательность, Верина интуиция
Ни одна мелочь не ускользала от ее внимания. Подобно Клэр, с которой у нее много общего, и у Веры "было... и несомненное чувство красоты, которое обнаруживается не столько в связи с искусством, сколько в готовности, например, увидеть над сковородкой нимб или разглядеть сходство плакучей ивы со скайтерьером".
В более поздние годы Набоков восхищался Вериным описанием пейзажа, окружавшего их дом в Америке: "Вера уверяет, что верх западного фасада дома Гопкинсов, что на углу нашей улицы и Куорри-стрит, напоминает череп (легко заметить, мансардное окно - впалый нос, окошки по обеим сторонам - впалые щеки, ведь старому Гопкинсу уже восемьдесят) и что дом Миллеров своим фасадом поразительно напоминает Джеймса Джойса.... это трудно объяснить, но что-то в самом деле в этом есть".
Вера имела особое пристрастие к детали; ни один из читателей ее мужа не может недооценивать этого дара.
Владимир Набоков и его муза - супруга Вера Слоним
Эта "способность восторгаться мелочами", как и способность выявлять связи между предметами, являлась для Набокова признаком истинного таланта. В Верином духе было, вернувшись из парикмахерской, утверждать, будто сидеть под сушилкой - почти то же, что смотреть немое кино
Читательница она была в высшей степени требовательная. Если уж историки веймарского периода в желании передать ощущение хаоса, сопутствовавшее яркой, артистической жизни Берлина тех лет, упомянули на стр. 20 о всеобщей забастовке, то на стр. 22 не следовало бы появляться бегущему по рельсам трамваю.
"Казалось, все тогда находилось на грани краха", - утверждал один ученый, вспоминая те годы в Берлине, когда страна уже оправилась от инфляции, но общество все еще никак не могло прийти в себя. Вере его слова не понравились.
Владимир Набоков был известен в Корнельском университете, где он преподавал с 1948 по 1959 год, по ряду причин. Ни одна из этих причин ничего общего с литературой не имела. Очень немногие вообще знали, что он писатель, или читали его книги, но его экстравагантные поступки были широко известны. Он, например, мог разорвать в клочья книгу Достоевского перед студентами-выпускниками или заявить, что хорошие книги должны заставлять нас не думать, а трепетать. Своей известностью он отчасти был обязан тому обстоятельству, что никогда не приходил в класс один, а всегда в сопровождении г-жи Набоковой, которая поддерживала его под локоть и несла его книги. По существу, человек, так часто говоривший о своей изоляции, был одним из самых сопровождаемых одиночек всех времен.
Г-жа Набокова садилась в первом ряду или на кафедре, слева от мужа. Она редко пропускала занятия и иногда заменяла Набокова, когда он болел. Иногда даже принимала за него экзамены. В его присутствии почти не разговаривала. О ней мало что было известно. Набоков хитрил, называя ее своим ассистентом: "мой ассистент сейчас передвинет доску в другой угол", "мой ассистент сейчас раздаст экзаменационные буклеты". Г-жа Набокова не была его ассистентом, но безропотно выполняла все его распоряжения.
Вера Набокова была удивительно красивой женщиной: седой, с алебастровой кожей, с хрупкой, изящной фигурой. Контраст между белыми волосами и молодым лицом был разителен. Ее внешность нельзя было забыть, но мнения на этот счет расходились. Одни считали ее блестящей, царственной, элегантной красавицей, другие, напротив, неряшливо и безвкусно одетой, злобной ведьмой. Но и тех, и других мучил один и тот же вопрос: что она делала в классе своего мужа часами, день за днем?
Предположения были разные: напомнить, что перед ними знаменитость, чтобы студенты не злоупотребляли оказанной им честью; что Набоков страдал болезнью сердца и она была наготове, чтобы оказать ему немедленную помощь; что она была не столько его женой, сколько матерью; что у Набокова была аллергия к меловой пыли и ему не нравился собственный почерк; чтобы диксредитировать совместное обучение (это было до публикации "Лолиты"); что она была его энциклопедией, если он что-то забывал; что он понятия не имел, что хотел сказать, и не помнил сказанного сразу же после того, как что-то сказал, и ей приходилось все записывать, чтобы он знал, что спрашивать на экзамене; что он был слеп, и она была его псом-поводырем (это предположение было основано на том, что они иногда приходили рука об руку); потому что она была чревовещательницей; и, наконец, что у нее в сумочке был пистолет на случай его защиты.
Никто не был уверен, что отметки за экзаменационные работы ставил сам Набоков, и поэтому некоторые студенты решили улыбаться на всякий случай г-же Набоковой. Она являла собой загадку, ее пристуствие в классной комнате было пугающим, хотя она была очень добросовестна и отнюдь не была извергом. Один из ассистентов вспоминал, как он просмотрел по два-три раза 150 экзаменационных работ, оценил их по очень жесткой шкале и понес стопку к профессору, надеясь наконец-то пообщаться с великим человеком. Г-жа Набокова встретила его у дверей, встав, как часовой, между ним и мужем. Она взяла работы, завысила все оценки до 80% и отослала ассистента.
Вера Слоним родилась в Петербурге и была второй дочерью зажиточного еврейского промышленника. Когда она встретила Набокова, ей был 21 год, и ее отец находился на грани банкротства. Семья эмигрировала из России в 1920 году. Набокову было 24 года, он писал стихи. Вера знала его поэзию и восхищалась ею задолго до того, как они познакомились в 1923 году в Берлине. Она и сама стремилась добиться успеха в литературе, но это желание было принесено в жертву мужу. Они поженились в 1925 году и были счастливы "в шалаше", сводя концы с концами за счет ее секретарской работы и коммерческих переводов. Набоков тоже вносил свою лепту в семейный бюджет, подрабатывая тренером по теннису и режиссером-сценаристом.
К середине 30-х годов стало ясно, что Набоковы в обозримом будущем не вернутся в Россию и что они должны покинуть Германию. Три чрезвычайно трудных года они провели на юге Франции, а затем отбыли в Америку.
Вере Набоковой было 38 лет, когда она прибыла в Америку с 6-летним сыном, ограниченным занием английского языка и мужем, не имеющим никаких перспектив на стабильную работу. Согласно легенде, все достояние семьи заключалось в 100 долларах, которые Вера чуть было не отдала первому нью-йоркскому таксисту, который оказался честным малым и взял с них только то, что ему было положено, - 90 центов. К этому времени ее родители умерли, остальные члены семьи жили в Европе, нуждались и помочь им не могли. Ее немецкий был превосходен, французский - почти совершенен, что же касается английского, то она признавалась в дневнике, что ей трудно вести непринужденные светские беседы по-английски. Квартира Набоковых на Западе 87-й улицы, в зажиточном аристократическом районе, запомнилась ей, как "отвратительная и маленькая".
Первые 8 лет ушли на то, чтоб стать американцами. Прежде чем Набоков получил штатную должность профессора Корнельского университета, они жили примерно так же, как и в Берлине. Набокова давала частные уроки французского языка детям богатых родителей и работала секретарем у нескольких профессоров словесности в Гарварде. Кроме того, она помогала мужу переписывать его лекции по русской литературе, чтобы он мог трижды в неделю читать их в колледже в Веллси. Она по-прежнему занималась литературными делами мужа, была его первым рецензентом и редактором, хотя впоследствии и отрицала это. Тем не менее ее почерк ощущается, и трудно не узнать Веру в вымышленной Кларе, приподнимающей край страницы в каретке пишушей машинки со словами:
Нет, милый, так по-английски не говорят.
Вера посылала труды своего мужа издателям и вела с ними нескончаемую переписку; она изучала и читала его лекции. Одно время работала куратором отдела чешуекрылых в Гарвардском музее сравнительной зоологии.
Через несколько месяцев после приезда в Нью-Йорк Набоков опубликовал первое стихотворение в журнале New Yorker. Он жаловался, что английский язык давался ему с трудом, в то время как английский г-жи Набоковой усовершенствовался, хотя всегда оставался немного искусственным. Письма, в том числе своим русским корреспондентам, она предпочитала писать по-английски: так ей было легче. В течение нескольких лет, со дня их приезда в Америку, она была единоличным агентом семьи, отчасти потому, что Набоков разводил бабочек для музея и ему было некогда, отчасти потому, что он был занят чтением лекций. Из навыков, которыми Набоков так никогда и не овладел (чем гордился), были следующие: печатание на машинке, вождение машины, нахождение потерянного предмета, ответ на звонки, сворачивание карт и зонтиков и т.д. Читая этот список, легко представить, на что потратила свою жизнь Вера Набокова.
Большинство ее писем начиналось так:
"Владимир начал это письмо, но вынужден был в спешке переключиться на что-то другое, и попросил меня продолжить..."
Она делала все возможное, чтобы ее муж функционировал не во времени, а исключительно в мире искусства. "Гений не жил, гений работал" - это ей приходилось систематически втолковывать всем жаждущим контакта, чьи письма, адресованные ему, переадресовывались ей для ответа. Это приводило к путанице в авторстве, и с годами эта путаница усугублялась. Совершенно по-набоковски эти две личности симметрично расположились на одной странице. Отправители обращались по-разному: "Дорогие ВВ", "Дорогой автор и г-жа Набокова", "Дорогие Вера и Володя". Неслучайно многие персонажи набоковской беллетристики - двойники, сиамские близнецы, фальсификаторы, зеркальные отражения, отражения в оконном стекле, самопародии.
В 50-х годах Вера написала их близкому другу Велсли:
"В. попросили предложить кандидата для работы в музее Гугенхейма. Я написала соответствующее письмо, подчеркнув твою высокую квалификацию. В. подписал письмо, и реакция была потрясающей".
Действуя от имени мужа, г-жа Набокова придавала его высказываниям абсолютность и непререкаемость.
"Мой муж просит меня сообщить, что, по его мнению, "Уллис" на сегодняшний день является величайшим английским романом столетия, но питает отвращение к "Пробуждению Финнеганов"".
Часто она писала и подписывала письма мужа за него. Набоков маскировался под Веру: многие его письма были написаны в третьем лице, выдержаны в сухом тоне его жены и оставлены для перепечатки и подписи. Он как бы заимствовал ее личность, хотя она сама не пыталась сделать то же самое. Он мог говорить "мы", имея в виду себя и жену. Так был создан памятник ВН, миф, к Набокову не имеющий отношения. Он охотно пользовался этим мифом. Ему доставляло удовольствие объяснять, что живущий, дышащий, завтракающий Набоков был бедным родственником знаменитого писателя. Во многих отношениях этот недоступный, отстраненный ВН был создан Верой Набоковой. Как еще мог Набоков утвердить свое величественное "второе Я"? С помощью Веры настоящий Владимир Набоков исчез. Ходили слухи, что Вера Набокова была фактическим автором, работавшим на своего мужа, потому что ее всегда видели за письменным столом, а его никогда: он писал в постели, в ванной, за конторкой, где угодно, кроме письменного стола.
Наиболее плодотворные годы жизни Набокова пришлись на послебрачный период. Он писал как одержимый. Между 1925 и 1935 годами он написал 8 романов. Он закончил свой первый роман через несколько месяцев после их свадьбы. В 1924 году он записал свой сон: ему приснилось, что он играет на рояле, а Вера сидит рядом с ним и переворачивает страницы партитуры. 40 лет спустя ему приснился похожий сон: что он продиктовал Вере новый роман, понимая, что по мере диктовки она удивится и обрадуется его внезапно появившимся авторским способностям. Было все более очевидно, что она руководила не только лекциями, но творчеством мужа.
В 1944 году большая часть набоковской энергии уходила на энтомологические исследования, а не на литературу. Именно тогда он написал своему издателю Эдмонду Вильсону: "У Веры был со мной серьезный разговор по поводу моего романа. Когда я, пребывая в скверном настроении, вытащил свой роман из-под груды рукописей о бабочках, я обнаружил, что, во-первых, он хорош, во-вторых, по крайней мере первые 20 страниц могут быть напечатаны и отправлены издателю".
Роман был назван "Зловещий изгиб".
Когда Набоков хотел писать роман о сиамских близнецах, г-жа Набокова воспротивилась, и роман не был написан. Вместо романа он написал рассказ "Сцены из жизни двойного монстра". Мы знаем, что для рассказа "Говори, память" она по просьбе Набокова записала детские воспоминания их сына Дмитрия.
Идея честолюбивого замысла перевода Пушкина на английский принадлежала Вере. Когда Набоков горько жаловался на качество существующих переводов, она невинно предложила ему попробовать самому. Она перепечатала три тысячи страниц "Онегина", потратив много часов на исследование материалов, - труд, сравнимый разве с подвигом Софьи Андреевны Толстой.
Нравилась ли ей эта работа? В 1959 году она написала подруге: "Я клянусь, что это будет последний перевод, который я позволю ему делать, пока я жива".
До конца перевода "Онегина" оставалось добрых 5 лет работы.
Примечательно, что "Лолита" была зачата, но никогда бы не родилась без г-жи Набоковой. Книга окупила себя: если бы "Лолита" не существовала, Набоков должен был бы ее выдумывать, настолько сильно было отождествление Гумберта Гумберта с ним самим. На презентациях, посвященных выпуску книги, поклонники говорили г-же Набоковой, что они совсем не ожидали, что у автора такая молодая, но уже седая жена.
Это главная причина моего присутствия, - отвечала она, невозмутимо улыбаясь.
Как минимум дважды Набоков выбрасывал свой роман в мусоропровод. Его останавливала жена. Она руководила его действиями, пока он писал свой роман; она была женщиной, спавшей во всех комнатах отеля Гумберта Гумберта; она вела дела по изданию книги. Одно время она бегала по нью-йоркским издательствам, таская с собой немаркированный коричневый бумажный пакет, в котором находилась рукопись ее мужа. В письме к издателю Набоков охарактеризовал эту рукопись как "мину замедленного действия". Был ли след г-жи Набоковой в романе? Нет, но отпечатки ее пальцев имелись повсюду.
Вера Набокова появляется на страницах произведений Набокова скорее в виде "антиобраза", нежели образа. Жены в произведениях Набокова - это женщины чаще всего скользкие и ненадежные. Они вялы, непостоянны, переменчивы, блудливы, тупы, недальновидны, вульгарны, неряшливы, неаккуратны, бесплодны, неудачливы, прожектерки, интриганки.
В то время как сам Набоков признавался, что какое-то подобие отраженного портрета Веры часто появлялось в зеркале его произведений, г-жа Набокова категорически это отрицала. Она говорила:
Конечно, я не Зина: Зина полукровка, а я чистокровная еврейка.
Точно так же Набокову нравилось отрицать сходство его персонажей с ним самим:
Но он не опознал бабочку - я бы никогда не допустил до такого! Он говорит по-немецки лучше, чем по-французски, - следовательно, это не я.
Г-жа Набокова, всегда такая педантичная и скрупулезная во всем, что касалось ее мужа, делала все возможное, чтобы казаться необязательной или подчеркнуто-неаккуратной в своих собственных делах. Когда ее спрашивали, как она познакомилась со своим мужем, она отвечала, что не помнит. Как-то раз Набоков разоткровенничался с американским ученым по поводу их знакомства, Вера резко оборвала оппонента своего мужа:
Вы что, из КГБ?
Другие жены были вычеркнуты из учебников по истории литературы; она же активно вычеркнула сама себя.
В жизни Набоков был во многих отношениях своим собственным вымышленным двойником. Один из его любимых издателей как-то сказал, что представить себе настоящего Набокова трудно, если вообще возможно. Он выдумывал себя сам, постоянно выдавая себя за другое лицо. Он был в жизни, так же, как и в литературе, артистом и волшебником. И волшебнику, действующему по разработанному им самим сценарию, потребовался ассистент.
Загадки, однако, оставались загадками. Не было секретом, что у Набокова не было ни докторской степени, ни дипломантов, ни абитуриентов. И вдруг, в середине 50-х, небывало высокая регистрация студентов! Когда кандидатуру Набокова рассматривали в одном из университетов, бывший сослуживец так охарактеризовал его:
Какой смысл его брать? Всю работу делает она.
Набоков ничего не делал для предотвращения этих выпадов. Он говорил своим студентам что аббревиатура Ph.D. (доктор философии) означала Philistines department, ("кафедра обывателей"). Приемные часы стали прерогативой Веры. Он небрежно относился даже к своим лекциям. Когда его друг настоял на посещении одной из его лекций, Набоков уступил:
Что ж, если тебе уж так сильно хочется.
Коллеги ревновали его к популярности у студентов. Эдмунд Вильсон терпеть не мог, когда Вера проводила экзамены, его раздражала ее преданность мужу. В своем журнале он жаловался: "Вера всегда садилась рядом с Володей и, похоже, приходила в ярость, если в ее присутствии с ним кто-то спорил. Жен других писателей прямо спросили, почему бы им не взять пример с Веры, как с идеальной жены. Как выразился романист Гербер Голд, она выиграла звание чемпионки мира в конкурсе писательских жен".
Набоковы превратили свой брак в произведение искусства. Вернее, их брак был облагорожен искусством. После публикации "Лолиты" объем деловой переписки начал расти, как снежный ком. Бывали дни, когда г-жа Набокова могла написать 4 письма в день одному и тому же издателю. Большинство этих писем - на русском, английском, французском - напоминали слоеное неаполитанское мороженое. Она успевала везде, в отличие от него. Она не брала отпуск. Сын утверждал, что "ее интересы были довольно ограничены в плане чисто развлекательном". В середине 60-х, во время поездки Набоковых по Италии, г-жа Набокова оговорила условия договора в контракте с издателем Патнэм в каждом городе. После публикации "Лолиты" голосом Набокова говорила Вера: недаром шли слухи, что она чревовещательница. Когда Набокову понадобилась информация об экранном варианте "Лолиты", он написал несколько писем Стэнли Кубрику. Вера подписала одно такое письмо: "Владимир просит меня сообщить Вам, что он рад услышать от Вас, если Вы не возражаете поговорить с ним через меня". Набоков редко брал трубку. Ходили слухи, что жена его держит заложником.
Она извинялась перед друзьями из-за задержки корреспонденции. В 1963 году, находясь на грани нервного срыва, она все же рискнула пожаловаться подруге: "Я вконец изведена корреспонденцией Владимира, на которую я должна отвечать. Помимо этого тяжкого труда, он также возлагает на меня принятие решений, что отнимает еще больше времени, чем собственно переписка. Даже когда Дмитрий был совсем мал, у меня было больше свободного времени, чем сейчас. Не подумай, Боже упаси, что я жалуюсь, но я не хочу чтобы ты меня считала просто неряхой".
Она подчеркивала свою неприспособленность для этой работы. Сразу же после публикации "Лолиты" она написала подруге о немыслимом прессинге, потому что ее муж не выказывал ни малейшего интереса к своим собственным делам.
"Кроме того, дневная норма 10-15 писем в день, на которые мне приходится отвечать, изматывает меня вконец".
"Спустя 25 лет ничего не изменилось, кроме нагрузки", - писала она той же приятельнице, подчеркнув, что она всю жизнь была очень плохим делопроизводителем.
Тем не менее последние 30-40 лет она ничем больше не занималась. Она сожалела, что ее внуки получили литературное образование. С годами она работала все больше и больше. Она корректировала "Говори, память" на немецком, "Твердое мнение" - на французском, набоковскую поэзию - на итальянском, а затем взялась за перевод "Бледного огня" на русский уже после смерти мужа. Перевод был труден, но ей было 80 лет, она была одинока и нездорова, и работа приносила ей облегчение. Она подсчитала, что она проводила минимум 6 часов в день за письменным столом, обрабатывая корреспонденцию, ведя переговоры, занимаясь переводческой работой.
В ее личных письмах сквозит озабоченность тем, как тяжело работает Набоков, как трудно его заставить передохнуть. По оценке ее мужа, ее русский был изумителен, ее поэтическая память была исключительна (помимо всего прочего она знала "Евгения Онегина" и практически все стихи Набокова наизусть). Она была в высшей степени восприимчива к отточенной фразе. Она ненавидела пошлость. Подобно Набокову, она обладала способностью мысленно представлять звуки в цвете. Она была настолько идеальной женой для Набокова, что вариант брака по расчету с его стороны как-то не приходил в голову окружающим. Так же, как и у Набокова, у нее был натренирован глаз на мелкую кропотливую работу.
В своем дневнике Набоков цитировал ее поэтические экспромты. Мало кто знал об этой ее особенности. Она не очень-то раскрывалась даже в дневнике. Надо было заслужить ее доверие, чтобы оценить ее юмор, ее нежность, живой слог, бойкое перо. (Во время их визита во дворец Монтрекс Набоков насыпал сахар на ботинок вместо чашки с кофе. Вера с улыбкой сказала ему: "Дорогой, ты только что подсластил свой ботинок".) Чаще всего люди видели в ней фанатичку, отстаивающую безупречную литературную репутацию своего мужа. Она, похоже, не догадывалась о недоброжелательности, окружавшей ее. Ее это мало волновало. Она была идеальной помощницей чародея, из нее можно было веревки вить. При этом она не теряла ни достоинства, ни самообладания.
Ее адвокат был потрясен, когда узнал, что в тускло освещенном баре отеля "Пьер" в 1967 году ей удалось вынудить издателя своего мужа на небывалые уступки. Этот же адвокат счел ее почти ясновидящей, когда она выбила весьма существенную надбавку на инфляцию жизни в контракте своего мужа. Адвокат, в отличие от нее, не жил в Петербурге в 1910 году, или в Берлине в 1920-м, и не был знаком с голодом и нуждой.
С ней случались срывы, но это были срывы человека, жившего упорядоченной жизнью в беспорядочном мире. Она выдавала на-гора великолепно подготовленный текст. Она держала людей, и особенно себя, на уровне произведений ее мужа, уровень, до которого мало кто поднимался, включая издателей. Она и Дмитрий дали Набокову то, чем мир пытался его обделить, - стабильность, уединение, атмосферу Старого Света, самобытный юмор, твердые убеждения и изысканный, утонченный, неиспорченный русский язык.
В течение многих лет он был национальным сокровищем, кумиром, а Вера была маленькой частичкой его мира. Вместе они образовали обособленное царство мысли и духа, мир, в котором набоковские персонажи часто находили счастье и блаженство. Как выразился один из бывших корнельских студентов, "неразлучные и экономически независимые, они образовали единое целое".
Ничего не могло быть более далеким от истины: об этом говорят бесчисленные дома в Итаке, которые они арендовали вместе с котами, столовым серебром и семейными фотографиями. Неудивительно, что Набоков относился к быту, как к чему-то нереальному. Так оно, в принципе, и было. Он настаивал на своей изоляции, чтобы доказать себе, что в нем кто-то нуждается. Когда какой-то биограф вручил ему список людей для интервью, Набоков так прокомментировал этот список: испытывает неприязнь ко мне лично/ едва его знаю/ враг/ знал его очень мало/ мне незнаком/ знал его поверхностно/ даже не уверен, знаком ли с ним/ никогда не встречал его/ мне незнаком/ двоюродный брат/ человек с большим воображением, видевший меня в последний раз в 1916 году/ плод твоего воображения.
Теперь давайте на минуту вернемся в аудиторию Корнельского университета. Мы никогда не узнаем, что же именно там делала г-жа Набокова. У нее был пистолет, хотя нет доказательств, что она приносила его в класс. Набоков был в общем-то человеком крепкого здоровья и не страдал аллергией на меловую пыль. Она была энциклопедически образована, но это же в равной степени относилось и к нему.
Ключ к ответу может быть заложен в коротком рассказе "Бахман", написанном в 1924 году. Замечательная карьера пианиста Бахмана началась, когда его поклонница, мадемуазель Перова, очень стройная, гладковолосая дама, села в передний ряд на его концерте.
Один студент Корнельского университета вспомнил об этом рассказе Набокова. Вера была его аудиторией. Лучшей, элитарной ее частью. Он читал лекции для нее и ради нее.
Вероятно, человек, пытавшийся остаться в тени, был наиболее заметен человеку на сцене. Она это знала, в этом не было сомнения. Никто бы не осмелился спросить ее, была ли она удручена, испытывала ли упадок сил, или, несмотря ни на что, оставалась полноправным творческим партнером. Она была слишком занята, чтобы уделить внимание каждому, кому бы хотелось ее что-то спросить. Одному из своих биографов она сказала:
Чем больше вы упустите все, что связано со мной, тем ближе вы будете к истине.
Она вознесла суть г-жи Набоковой на уровень науки и искусства, но при этом делала вид, что такого человека не существует. Она ощущала, что она была не тенью мужа, но купалась в лучах его славы. Когда она познакомилась с ним, у нее было ощущение, что он был величайшим писателем своего поколения. Она придерживалась этого единственного правдивого факта своей жизни на протяжении 65 лет, как бы компенсируя себя за все жизненные потери и душевное смятение.
Один из коллег Набокова по Корнельскому университету отметил в своей статье, что когда г-же Набоковой приходилось читать лекции мужа, она не изменяла в них не единого слова. На полях г-жа Набокова, конечно, делала поправки, ничего при этом не меняя по существу. Интересно, понимал ли он, что каждая лекция являлась произведением искусства?
Какой-то американский поклонник столкнулся с Набоковым в Италии в 1967 году. Они спускались со ступенек горного лагеря-времянки с сачками в руках. Набоков ликовал: несколькими часами ранее он нашел редкую разновидность бабочки, именно такую, какая ему была нужна. Он вернулся, чтобы найти Веру. Он хотел, чтобы она была с ним, когда он будет ловить эту бабочку.
Вера и Владимир Набоковы
Их звали «неразлучные ВВ», потому что эти двое – Вера и Владимир – действительно поражали окружающих своей преданностью друг другу и тем, что все пятьдесят два года, что длился их брак, они прошли по жизни рука об руку.
Владимир Набоков тогда еще не был столь известным писателем, каким будет в последующие годы, а просто подающим надежды молодым литератором, но Верочка Слоним, которая читала его произведения, твердо сказала: «Это величайший писатель своего времени!» Скромная девушка сказала это только себе, но слова эти оказались пророческими.
И Набоковы, и Слонимы покинули Россию во времена великих революционных потрясений и в 20-е годы выехали за границу. Встретились молодые люди уже в Берлине, на благотворительном балу, и чувства у обоих вспыхнули сразу. Время наступало такое, что раздумывать о том, что молодой семье особо не на что будет жить, было некогда – и Володя с Верой, верно решив, что в водовороте революций, войн и политических потрясений лучше держаться вместе, не откладывая дела в долгий ящик, поженились.
Это, безусловно, был брак по любви, но, как известно, даже в пылкой взаимной любви один целует, а другой только подставляет щеку. Вера была для Владимира всем одновременно: женой, матерью, любовницей, машинисткой, литературным агентом, кухаркой и прислугой… Даже болея, она, не вставая с постели, лежа перепечатывала на машинке работы мужа! Поговаривали, что в сумочке у нее даже имеется маленький пистолет – на случай, если ненаглядного Володеньку придется защищать от хулиганов!
За долгие годы брака они как будто срослись и всегда ходили, держась под руку. Вне дома их почти никогда не видели отдельно, и поэтому некоторые даже утверждали, что Набоков слепой и передвигается по улице только благодаря жене! Вся совместная жизнь Набоковых была окутана таким плотным облаком легенд, что даже сегодня, когда творчество и личная жизнь писателя глубоко исследованы, некоторые слухи продолжают жить.
Например, многие современники были твердо убеждены: все книги, вышедшие под именем Владимира Набокова, написаны именно Верой! Потому как это ее постоянно видели склоненной над машинкой, это она не позволяла выбросить ни единого, даже самого ничтожного листочка с рукописным текстом, это она работала, работала, работала… в то время как ее мужа никто и никогда не лицезрел за письменным столом!
На самом деле Набоков терпеть не мог письменные столы, он мог работать где угодно – в кресле, на балконе, в ванной комнате, но только не там, где по классическим канонам положено работать писателю. Вера же проводила за столом, на котором стояла ее машинка, целые дни. Также она всю жизнь была для своего гениального мужа и водителем – Набоков не умел водить машину. На совести жены лежало буквально все: от сворачивания зонтиков (Володенька терпеть не может это занятие!) до секретарских обязанностей: ответить на звонок, написать письма, найти потерянный забывчивым мужем любой предмет…
Сама Вера Набокова всегда гордо говорила: «Гений не живет – он работает!» Под словом «живет» она как раз и подразумевала все то, что им, вернее практически ей одной, пришлось вынести за первые небогатые, а порой и откровенно голодные годы совместной жизни: было их, ни много и ни мало – сначала в Германии, а потом, когда к власти пришли фашисты и им пришлось снова эмигрировать, на этот раз в Америку, – почти тридцать…
За первыми тридцатью годами, когда семья Набоковых нуждалась буквально во всем, от сахара до писчей бумаги, пришли годы признания и относительного благополучия. Но все равно именно Вере приходилось и переписывать набело лекции, которые муж читал в Корнуолльском университете, будучи в должности профессора русской словесности, и привозить его на те же лекции в автомобиле, и – боже правый! – самой вести его в аудиторию за руку! Наверное, правы были те, кто считал Набокова слепым – ну кого еще жена водила за ручку, да еще и садилась дожидаться в первом ряду, чтобы отвезти после лекции обратно?
Однако все это: и раздача студентам экзаменационных билетов, и то, как она бросалась помогать любимому мужу передвигать доску, и как трогательно вела его обратно к машине – и было тем, что в литературе, которую так замечательно преподавал профессор Набоков американским студентам, называлось великой всепоглощающей любовью… И пусть над ними потешались не только студенты, уверенные в том, что «мадам профессор» еще и сама проверяет их работы, но и многие, кто видел эту трогательную пару, – Набоковым было все равно, что о них говорят. Они любили друг друга.
Вера освобождала для своего мужа самое драгоценное, что только может быть у писателя, – время для творчества. От его имени она отвечала на все письма, причем обычно они начинались так: «Мой муж просил меня сообщить, что, по его мнению…» – дальше действительно шло мнение самого Набокова, но отвечать на огромное количество писем он просто не имел возможности, а вот Вера – Вера могла и умела буквально все!
Не будет преувеличением сказать, что ни одно из великих произведений Набокова не вышло бы в свет, не будь рядом жены. Так, самый знаменитый на сегодня и самый скандальный роман мужа – «Лолиту» – Вера несколько раз буквально вынимала из мусорного ведра! Набоков, сначала загоревшись идеей написать это произведение, быстро остыл, и только упорство Веры, усаживавшей мужа за написание «Лолиты» чуть ли не силой, позволило роману выйти и совершить триумфальное шествие по миру.
Именно после «Лолиты», принесшей автору мировую известность, семья начала жить в относительном достатке. Но Вера трудилась так же упорно и много, как раньше: ей, перепечатавшей три тысячи страниц переводов Пушкина на английский язык, обязаны и сам Набоков, который без жены просто не справился бы с этой титанической работой, и английская литература, обогатившаяся прекрасными переводами великого русского поэта, сделанными не менее великим русским прозаиком.
То, что Набоков почти никогда сам не отвечал по телефону, не писал писем и еще много чего не делал лично, в конце концов и породило слухи о том, что он находится под тиранией своей жены. На самом деле писателю было удобно так жить, а его верная Вера, добровольно взвалившая на себя огромный груз бытовых и издательских проблем, просто освободила его от всей этой рутины. Более того – эта женщина, настоящая муза и помощница великого человека, никогда не позволяла себе выдвигаться на первый план или как-то менять планы мужа, даже если ей самой это было неудобно.
Многие исследователи творчества и жизни Набокова утверждают, что литературный и критический талант самой Веры не уступал таланту мужа, но эта самоотверженная женщина решила, что главным в их семье – абсолютно во всем! – будет он… Именно благодаря продюсерским и житейским талантам Веры семья наконец-то разбогатела и последние годы жизни Набоковы провели в Швейцарии, на берегу Женевского озера.
Возможно, читая эти строки, кто-то подумает, что Набоков просто всю жизнь пользовался услугами своей жены и не давал ничего взамен, кроме возможности любоваться «творением рук своих». Однако это не так: писатель чрезвычайно высоко ценил свою спутницу жизни и даже мог порвать многолетние дружеские отношения с людьми, которые невзначай или умышленно обидели его музу.
Они не любили обнажать свои чувства прилюдно, и о замечательной, с годами не увядавшей, а все более расцветавшей любви этих двоих, таких странных и таких талантливых людей, все сказали письма, которые они писали друг другу в моменты разлуки. Они не жалели друг для друга ласковых слов: «Любовь моя», «Мое счастье, мое золотое, изумительное счастье», «Да, я тебя люблю, я тебя бесконечно люблю» – все это было написано ими после пятидесяти лет брака!
Владимир Набоков умер в 1977-м, его жена Вера – в 1991 году. И после смерти она осталась в тени своего великого мужа – на памятнике, установленном на ее могиле, высечена лишь скромная надпись: «Супруга, муза и литературный агент».
Из книги Закорючки 1-ый том автора Мамонов Пётр НиколаевичВера Вера - это, когда некуда идти. «Без тебя не могу творити ничесоже» (т.е. «ничего»).«Вера есть непытливое согласие» Свт. Григорий
Из книги Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. Кумиры всех поколений автора Раззаков ФедорВладимир МЕНЬШОВ. Вера АЛЕНТОВА В. Меньшов родился 17 сентября 1939 года в Астрахани в простой семье. Его отец был первым помощником на пассажирском судне, мать - домохозяйкой.Несмотря на романтическую профессию отца, Владимир с детства мечтал стать актером. Поэтому сразу
Из книги Офицерский корпус Армии генерал-лейтенанта А.А.Власова 1944-1945 автора Александров Кирилл МихайловичБАЕРСКИЙ Владимир Гелярович (Боярский Владимир Ильич) Полковник РККАГенерал-майор ВС КОНРРодился 10 декабря 1901 г. в селе Бродецкое Бердичевского уезда Киевской губернии. Поляк. Из рабочих. В 1922 г. окончил рабочий факультет, в 1926 г. - экономический факультет института
Из книги Я просто живу автора Таривердиев Микаэл Леонович Из книги Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине автора Афанасьев Владимир НиколаевичВладимир Крупин Владимир Алексеевич Солоухин Всей своей жизнью мы зарабатываем себе свою смерть. Только смерть обозначает истинные масштабы ушедшего человека. Особенно писателя.Насколько тиха и величественна была земная кончина Владимира Солоухина, настолько же резко
Из книги 50 знаменитых звездных пар автора Щербак МарияВЛАДИМИР МЕНЬШОВ И ВЕРА АЛЕНТОВА Они считаются одной из самых блестящих и преуспевающих пар российского кинематографа. Глава семейства снимает суперпопулярные фильмы. Мать, хранительница очага, исполняет в них главные роли. Красавица-дочь – признанная телезвезда. Но,
Из книги Лучшие истории любви XX века автора Прокофьева Елена ВладимировнаВера Левченко и Владимир Холодный: «Сказка любви
Из книги Вера (Миссис Владимир Набоков) автора Шифф СтейсиВЕРА Миссис Владимир Набоков Посвящается Марку Введение Репортер: Не скажете ли вы, как важно для вас участие жены в вашей работе? Набоков: Нет, не могу сказать. «Лиснер», 23 октября 1969 г. Это история о женщине, о мужчине, а также о семейном союзе, о триединстве, которое
Из книги О времени и о себе. Рассказы. автора Нелюбин Алексей АлександровичВера Весть о прибывших вчера на соседнюю станцию детях из Ленинграда разлетелась по деревне моментально. А сегодня уполномоченный от района ходил по нашим порядкам, беседовал с женщинами и сообщал, что завтра на станцию Смагино тоже прибудет санитарный вагон с
Из книги Эдуард Багрицкий автора Загребельный Михаил ПавловичКрасный партизан Багрицкий. Петлюровец Владимир Сосюра. Большевистский акмеист Владимир Нарбут. 1919–1920 Во время интервенции, после ухода австрияков и германцев, Одессу поделили на четыре зоны: французскую, греческую, петлюровскую и деникинскую. Границами служили ряды
Из книги Алла Пугачёва. 50 мужчин Примадонны автора Раззаков ФедорКомпозитор и «радийные» мужчины. Владимир Шаинский, Владимир Трифонов, Дмитрий Иванов Вскоре после первых гастролей, в 1966 году, на Аллу Пугачеву обратил внимание редактор популярной воскресной радиопередачи «С добрым утром!» Владимир Трифонов. Он славился тем, что везде
Из книги Власть ума или путь к освобождению автора Парханюк АнастасияВера А ты опять сегодня не пришла, А я так ждал, надеялся и верил, Что зазвонят опять коло кола-а И ты войдешь в распахнутые двери. Оригинал текста песни на Ktopoet.ru:http://ktopoet.ru/node/1845 Надежда умирает последней Вера у русских людей крепкая. Я говорю о вере в бога. Я не хочу сейчас
Из книги Воспоминания автора Сахаров Андрей ДмитриевичГЛАВА 26 1979 год. Третья поездка Люси. Дело Затикяна, Багдасаряна и Степаняна. Мои обращения к Брежневу. Две поездки в Ташкент. Новое дело Мустафы Джемилева. Адвентисты. Владимир Шелков. Письмо крымских татар Жискар д’Эстену и мое новое обращение к Брежневу. Збигнев
Из книги Андрей Первозванный - апостол для Запада и Востока автора Коллектив авторовВладимир Зелинский. Евангелие от Андрея и вера третьего тысячелетия Апостол Андрей в Евангелии Представим на минуту мозаику, одну из тех старинных мозаик, которые покрывали купола или стены старинных византийских храмов. Предположим, что каждая из плиток этой мозаики –
Из книги Книга мёртвых автора Лимонов Эдуард ВениаминовичБитники и другие Набоковы «Гинзберг ответственен за освобождение дыхания американской поэзии в середине века /…/ Более всего он продемонстрировал, что ничто в американской и эротической реальности не может быть отвергнуто и может занять своё место в американской
Из книги Петр Грушин автора Светлов Владимир ГригорьевичХарактер у Набокова был скверный: он дурачил биографов, ругался с журналистами, мог разнести книгу близкого друга, прикидывался близоруким, чтобы не здороваться
...за то, что, радости синоним,
сияет солнце без конца,
чертами своего лица
напоминая Веру Слоним
Иосиф БРОДСКИЙ
Н икто с полной уверенностью не знает, нужна ли писателю жена. И если она уже была в жизни, кем она являлась: доброй феей или мировым злом? По крайней мере, в русской литературе так уже повелось — судить жен. Есть в этом, конечно, что-то бытовое: а давеча Клава из третьей квартиры своего Федора снова сковородкой огрела. Не подходит она ему, не под-хо-дит! Писательские жены просто рангом повыше, а так, подход к ним тот же, на уровне товарищеского суда.
Вера Набокова не избежала ни похвал, ни упреков. Одни говорили, что она выиграла чемпионат среди писательских жен — была критиком, секретарем, переводчиком, слушательницей, литагентом, редактором, душеприказчиком. Другие называли ее железной девой, диктатором. Сам Набоков считал ее своим двойником, человеком, созданным по одной с ним мерке очень постаравшейся судьбой. В канун дня рождения великого русского и великого американского писателя вопрос стал ребром: а нужна ли была ему жена? И зачем?
Познакомились они при загадочных обстоятельствах. Первая версия, набоковская: «Я познакомился с моей женой, Верой Слоним, на одном из эмигрантских благотворительных балов в Берлине, на этих балах русские девушки традиционно торговали пуншем, книгами, цветами и игрушками. Мы могли повстречаться и раньше, в Петербурге, в гостях у кого-нибудь из общих друзей». Они действительно могли встречаться и раньше, но в России между ними была бы пропасть кланового общества, и судьбе просто пришлось проделать большую работу, чтобы столкнуть их в Берлине, а не в Петербурге.
На балу она была в черной маске с волчьим профилем. Загадочная дама увлекла Сирина в ночной город на прогулку. Маску снять отказалась, вроде бы для того, чтобы Набоков внимательно усвоил то, что она говорит. А не отвлекался на ее красоту. Набоков усвоил, потому что говорила она о его творчестве. Внимание к своей персоне со стороны прекрасной незнакомки не могло не польстить юному Сирину. Благодарный, он написал стихотворение «Встреча» о романтической прогулке и маске. Стихотворение было напечатано в «Руле», и Вера поняла — маска сыграла свою правильную роль.
Дух русской литературы витает и над второй, более дерзкой версией: вроде бы Вера, которая была давно знакома с поэзией Набокова-Сирина, сама, как онегинская Татьяна, назначила ему свидание на мосту. Как и героиня «Дара», сотканная из черт подлинной Веры, Зина Мерц, будущая супруга зачитывала сборники Сирина до состояния пухлой затрепанности. Судьба судьбой, а к встрече Вера Слоним была подготовлена. Впрочем, сама Вера не очень любила, когда ее муж говорил об этом посторонним. Когда же Набоков уже был готов рассказать об их первой встрече американскому ученому, Вера резко оборвала его на полуслове, обратившись к любопытствующему: «Вы что, из КГБ?»
Отец Веры Евсей Слоним был родом из небогатой семьи, изучал право, но адвокатом так и не стал — пятый пункт помешал. Стал же крупным лесоторговцем, но в 1920 году вынужден был уехать из России, которой уже не были нужны толковые предприниматели. В Берлине он открыл издательство, выпускающее переводную литературу. Вера помогала отцу в этом, пока инфляция не снесла все его успешные начинания.
Все три дочери Евсея получили прекрасное образование. Вера, средняя, читала с трех лет и обладала уникальной памятью. Позже она станет «памятью Набокова», который частенько забывал и цитаты, и даже собственные тексты: Вера тут же подсказывала мужу и могла свободно цитировать огромные куски из его романов. Так же она знала наизусть «Евгения Онегина». «Жесткий диск» ее памяти, хранившийся в прекрасной головке, выдавал Набокову ценные сведения из глубины совместно прожитых лет: вроде цвета куртки, которую носил их сын Митя в трехлетнем возрасте.
Женитьба на еврейке была для Набокова концептуальным поступком. В.В. Набоков был сыном того самого В.Д. Набокова, погибшего от руки экстремистов-черносотенцев в 1922 году в Берлине. Набоков-отец всю жизнь боролся против юдофобии. В этом сын шел по стопам отца. Бывали случаи, когда он просто выходил из комнаты, оборвав собеседника на середине фразы, содержавшей антиеврейский намек. Иногда доходило до абсурда. Однажды писатель с женой отправился отдыхать на юг Франции. Там, в маленькой гостинице, которую держал отставной русский генерал, Набокову почудился дух антисемитизма. Несколько дней подряд он читал лекции генералу о значении евреев в русской жизни. После чего при упоминании самим Набоковым имени Андре Жид генерал строго отчитал писателя: «В моем доме прошу не выражаться»... До Веры, кстати, у Набокова были короткие романы с двумя еврейскими девушками. Третий роман затянулся на всю жизнь.
Эмигрантская жизнь была совсем не похожа на жизнь петербургскую, дореволюционную. Например, Евсей Слоним вовсе не был в восторге от такой партии для дочери. Это в России Набоков был бы завидной партией — аристократ, голубая кровь. Слоним как коммерсант понимал, что здесь, за границей, писательство обеспеченности совсем не гарантирует. Но Вера была девушкой своевольной, совета отцовского не спрашивала. Однажды они просто пришли ужинать к ее родителям, и Вера как бы невзначай проронила: «Нынче утром мы поженились».
С огромной долей вероятности можно предположить: Набоков размышлял, нужна ли ему, в сущности, жена вообще — ему, который привык к своему нищему счастью и к своей свободе. А жена — это отказ от свободы, мысли о будущем, бюджет, планирование. Но в Вере он нашел соратницу по творческой нищете. При этом он продолжал заниматься малоприбыльным репетиторством. Вера Набокова всяческую неустроенность быта терпела. Всю жизнь, по сути, они провели в меблированных комнатах, а когда маленького сына Митеньку знакомые спрашивали, где он живет, он отвечал: «В маленьких домах около дорог».
Набоков не любил писать за письменным столом, предпочитая диван или ванну. «Лолиту» он написал сидя на заднем сиденье их «бьюика», за рулем которого сидела Вера. Вместе они проехали по маршруту Гумберта Гумберта едва ли не через всю Америку, ночуя в мотелях, позже гениально им увековеченных. Затем Вера еще и спасала рукопись от уничтожения: пару раз Набоков в порыве гнева собирался выбросить ее в мусоропровод.
Набоков не только не умел водить машину. Еще в первые дни их семейной жизни он составил шутливый список вещей, которые он не умеет и никогда не научится делать: водить машину, печатать на машинке, говорить по-немецки (за столько лет жизни в Германии этот, мало сказать способный, — гениальный в отношении языков человек не удосужился выучить немецкий, потому что тот ему претил), складывать зонт, беседовать с обывателями. Все это до конца жизни за него делала Вера.
И еще она работала. Даже когда писатель Сирин стал знаменит, их берлинские доходы были по-прежнему скудны. Вера работала в адвокатской конторе: до последних дней она помнила тот адов труд, когда ломит спину от машинки, стенографии, перепечатки, переводов и — в придачу — тошнит от немецкой тупости, пошлости, канцеляризма. А Набоков занимался своим — романами. В череде романов родился их единственный сын Дмитрий. Поначалу В.В. был немного огорчен тем, что Вера занята ребенком и он не может ей диктовать. Жаловался, что это тормозит работу. Но сын есть сын, он был славный и сплошное очарование.
Убегая от фашизма, Владимир, Вера и Митя переехали в Прагу, затем в Париж. В Канне между Владимиром и Верой состоялось неприятное объяснение. Незадолго до этого Вера от общих знакомых узнала о романе супруга с некой Ириной Гваданини, но молчала, ожидая решительных действий с его стороны. Набоков мучился, писал письма Ирине, с которой сблизился в Париже. Соперница была хороша собой, знала уйму стихов, была заядлой собачницей, дрессировщицей пуделей и даже подрабатывала стрижкой собак. Для Набокова, с его требовательным вкусом, это был выбор парадоксальный. Он всегда награждал несимпатичных героев дурацкими занятиями: а судьба, в свою очередь, подшутила над ним.
Вера поставила Набокова перед простым выбором. Он выбрал семью, но как-то не сразу, продолжая тайно писать письма Ирине и мучась от вульгарности обмана. Скоро Вера узнала об этом половинчатом решении и вообще перестала с ним разговаривать. В итоге этой мучительной драмы чувств Набоков все-таки остался с Верой: возможно, на чаше весов оказалась не только любовь, но и здоровый прагматизм. Что ждало его во втором браке? Ирина Гваданини, думается, справилась бы только со стрижкой. Или дрессурой.
В Америке, в пору его преподавания в Корнельском университете, Вера приходила вместе с ним на каждую лекцию. Она поддерживала его за локоть, в другой руке несла стопочку книг. Она сидела в первом ряду или где-нибудь поблизости, и взгляд Набокова-профессора был неизменно направлен на нее. По сути, все лекции были прочитаны Вере. Он называл ее ассистентом. Вера помогала ему во всем, иногда даже принимая экзамены. Во время занятий, когда он забывал цитату (а забывал он их постоянно), Вера молниеносно подсказывала ему. Она раздавала буклеты, манипулировала классной доской, писала мелом.
Все это вызывало различные толкования студентов. К примеру, считалось, что не Набоков ставит отметки, а его супруга: сторонники этой теории, рассчитывая на благосклонность, заискивающе улыбались именно Вере. Она не была суровой: когда помощник Набокова по самой строгой шкале предварительно оценил работы, она остановила его возле входа в аудиторию, просмотрела работы и... завысила все отметки.
Говорили, что их неразлучность объяснялась сердечной болезнью Набокова, а Вера всегда была наготове к оказанию помощи. Некоторые биографы пишут, что у писателя была аллергия на меловую пыль, но это, пожалуй, из области легенд — Набоков всю жизнь отличался превосходным здоровьем. Говорили и другое: что он стесняется своего некрасивого почерка (возможно, он просто ленился писать). Болтали даже, что Набоков был слепым, и она водила его как верная собака-поводырь: не единожды они входили в класс под руку.
Были и нелепые слухи, например о том, что Вера заставила Набокова жениться на себе, угрожая пистолетом, и до конца жизни держала мужа в заложниках. Впрочем, Вера действительно почти всегда носила в дамской сумочке браунинг: она была очень подозрительной и хотела как-то защитить свою семью. Еще в Германии она вращалась в кругу бывших офицеров и научилась отменно стрелять. А однажды Вера Евсеевна рассказывала, что, находясь под впечатлением «подвига» Фанни Каплан, тоже хотела кого-то застрелить: одни говорили, что Троцкого, другие — советского посла в Берлине.
Студенты (не зная о браунинге, конечно) относились к ней с опаской, не понимая, зачем преподаватель водит с собой жену. С ней боялись перемолвиться словечком, да она и была слишком сосредоточена на делах мужа. Коллеги по университету завидовали ее феноменальной памяти и отмечали ее необычайную преданность Набокову. Когда кандидатуру Набокова рассматривали в одном из университетов, один преподаватель заметил: «Какой смысл его брать? Всю работу делает она!» Швейцарцы, соседи Набоковых в Монтре, отмечали, что в окне за машинкой они видят горделивый профиль Веры. Это порождало уже другие слухи, что пишет романы именно она, а не Набоков.
Вся ее жизнь была делопроизводством. Обладая уникальным свойством упорядочивать и корректировать тексты безболезненно для Набокова, она много лет «перебеливала» его рукописи — переводила из письма в печатный текст. Часто он просто диктовал ей. Вдохновительница и помощница, Вера могла и отменить появление нового текста — к примеру, ей не понравилась идея романа о сиамских близнецах, который должен был стать апофеозом набоковской «мании двойников». Могла она и спасти от небытия погребенный под черновиками и трудами по энтомологии роман — Bend Sinister. Набоков совсем забыл о нем, все лето посвятив ловле бабочек. Она же предложила перевести «Евгения Онегина» на английский, при этом сама проделала огромную работу, перепечатав текст на трех тысячах листов.
В их бытовой жизни имелись просто потрясающие детали. Набоков так и не научился пользоваться телефоном. Он не мог разговаривать не только с обывателями, но и со всем остальным миром. От его имени всегда говорила Вера, а он стоял рядом с аппаратом.
Она вела переговоры с издательствами и уговаривала издателей идти на уступки, выбивала гонорары. Вела его переписку, ограждая от желающих познакомиться. Гений не имеет права добродушно потакать праздному желанию многих. Она писала письма, а Набоков их подписывал или просто одобрял. Многие ее письма начинались с уловки: «Владимир начал это письмо, но вынужден был в спешке переключиться на что-то другое и попросил меня продолжить...»
Таким образом, Вера Набокова создавала некую воздушную подушку между миром и писателем, ту самую дистанцию, недосягаемость, на которую жаловались окружающие. Возможно, это и было необходимо Набокову. Характер у него был скверный: он дурачил биографов, ругался с журналистами, мог разнести книгу близкого друга, прикидывался близоруким, чтобы не здороваться. Вера вела сухую учтивую переписку, и иногда сам Набоков отвечал от имени Веры, имитируя ее деловой тон. От этих игр у биографов образовалась жуткая путаница в письмах и головах. Когда нужен был нейтральный персонаж, Вера подписывалась именем выдуманного ассистента Корнельского университета. Ее дневная норма была около 15 писем, она проводила по 5-6 часов за письменным столом.
Вера была отлаженным механизмом, призванным поддерживать его Дар. Они оба были тружениками, но разного направления. Набоков как демиург рождал миры, населял их, заставлял жить. Вера — упорядочивала, выметала лишнее, чистила, скребла, выставляла напоказ. Она давала ему ощущение стабильности и основательности жизни. Естественно, что при этом Набоков сам не испытывал никакого интереса к обыденной реальности: скажем, к преподаванию и издательским делам. Существует версия, что именно Вера вынуждала его ходить на лекции, поэтому и сопровождала его всюду.
С другой стороны, ее вечное присутствие ограждало его (может быть, и напрасно) от живого общения. Она могла прервать его на полуслове, резко встать, давая собеседнику понять, что встреча закончена. Еще неизвестно, кому более мы обязаны непрозрачностью жизни Набокова — самому В.В. или же Вере.
В некоторых воспоминаниях Вера предстает как злой ангел: она буквально вырвала Сирина из эмигрантской литературной среды, установив жесткую монополию секретаря на аудиенции. При первом же знакомстве с новым человеком она ставила на нем «резолюцию», еще более категоричную, чем делал это сам Набоков. Она признавала, что более требовательна к людям, чем В.В., и что ей сразу же бросаются в глаза их низменные качества. По свидетельству учеников, Набоков не был мизантропом, отказ от общения мог быть следствием вердикта Веры. Она была человеком жестким, волевым, подозрительным.
Звучат и профессиональные упреки в ее адрес: мол, она была недостаточно образованной, чтобы давать советы. К примеру, ее переводы — английские, немецкие, французские — откровенно слабые. Хотя Вера помогла Набокову преодолеть отчуждение знакомого с детства, но все же неродного английского языка. И после его смерти одинокая восьмидесятилетняя женщина самоотверженно работала над переводом «Бледного пламени», именно это держало ее в рамках прежнего существования.
Набоков неоднократно подчеркивал, что ему необязательно возвращаться на родину, в полицейское государство: его Россия всегда была с ним — мир его детства, сын и Вера, которая создала комфортную оболочку из схожести вкусов, любви к словам, чуткости к красоте и чистоте языка.
Хотя схожесть их вкусов была не такой уже абсолютной. Они оба обладали цветовым восприятием языка, любили игры, но в то же время в отличие от Набокова Вера увлекалась политикой, живописью, театром. Его же затащить на спектакль было невозможно. Он терпеть не мог домашних животных, и Вера развешивала у себя в комнате фотографии кошек и собак, принадлежащих друзьям.
Романные жены у Набокова — исчадия ада, которые только и способны, что губить ростки прекрасного. Они заставляют терпеть вероломные измены и совокупляются по зову природы. Такова Марфинька, жена Цинцинната («тишь да гладь, а кусачая»), такова и жена Чернышевского в «Даре». Иные создания, к примеру Лиза из романа «Пнин», свою пошлость маскируют под видом прогрессивных девиц, которые постоянно находятся в развитии: то стихи слагают, то за психоаналитиков замуж выходят. Есть и другие, более роковые женщины, загадочные и не без вдохновительных признаков красоты: особенного строения яремной ямки, фиолетовой родинки, бархатных глаз, посаженных чуть выше обычного. Они похожи на прустовских героинь, которые губят писателя внутренним несоответствием его Дару.
Вера не была похожа ни на кого из них. Она повторяла, что у Набокова всегда хватало вкуса, чтобы не вводить ее в свои книги. Хотя это было лукавством: не целиком, так по частям — отдельными приметами, свойствами, репликами — она растворилась в героинях. Мы можем опознать ее в Зине и в Клэр. Но есть ощущение, что о ней мы никогда не узнаем всей правды. Во-первых, еще двадцать лет будут недоступны архивы Набокова. Во-вторых, правды в этом биографическом смысле не существует: у современников была правда очевидцев — друзей и недругов. А у Набокова была своя правда, правда мужа. Как принято говорить на товарищеских судах, ему жить.
Саша ДЕНИСОВА
В материале использованы фотографии: Hulton ARCHIVE/FotobankИстория любви Владимира Набокова и Веры Слоним.
Жена писателя, человека творческого, и потому не всегда предсказуемого, - это миссия. Женщина уже не просто друг, любовница и хозяйка, она критик и редактор, вдохновительница на новые произведения и первый их читатель. И только время сможет рассудить, стала ли жена писателя не просто супругой, а истинной поддержкой для своего наделенного талантами мужа. Одна из женщин, которых можно назвать настоящей «женой писателя», - Вера Слоним, верная супруга Владимира Набокова.
Владимир Набоков и Вера Слоним на прогулке.
Знакомство Владимира и Веры произошло благодаря стихам, которые писал Набоков. Но это единственное, что объединяет две версии их первой встречи. Доподлинно неизвестно, как родилась каждая из историй, и насколько они правдоподобны. Но и в том, и другом случае есть оригинальность и интрига - именно то, что могло увлечь неординарного писателя.
История первая рассказывает о том, как на одном из балов-маскарадов для русских эмигрантов в Берлине к Владимиру с предложением прогуляться по ночному городу обратилась девушка в маске волка. Заинтригованный, он, конечно же, согласился и не пожалел, потому что время прогулки было посвящено обсуждению его творчества, которое девушка знала в совершенстве. А наличие маски добавило таинственности.
По второй версии, Вера письмом назначила встречу Набокову на мосту, где так читала его стихи, что покорила творца произведений своими знаниями его творчества.
Вера Слоним, 1926 год.
Вера Слоним - дочь предприимчивого еврея Евсея Слонима. Если бы её знакомство с Набоковым произошло в России, то продолжение случилось бы вряд ли - еврейская жена не способствовала популярности поэта. Но так как события развивались в Берлине, да к тому же отец Веры был владельцем издательства, ничто не препятствовало отношениям. В дополнение, Вера была хорошей партией еще и благодаря прекрасному образованию, интеллекту и великолепной памяти. Все эти таланты позже стали для её супруга просто ценным даром.
После знакомства было два года переписки. В одном из своих писем Набоков пишет Вере «Без тебя я не могу представить свою жизнь…». Но если Вера и была полностью поглощена отношениями с писателем, ее состоятельный отец совершенно не испытывал восторга по этому поводу. Будучи человеком практичным, он не видел материальной перспективы для писателя в Германии и желал для дочери более благополучного брака.
Молодые супруги Владимир и Вера.
Видимо, предполагая, что разрешения на свадьбу Вера не получит, они с Владимиром в 1925 году тайно поженились и поставили семью перед этим фактом. Небогатый семейный быт не смутил Веру, и Набоков нашел в ней не только надежного союзника, но и добытчика - Вера работала стенографисткой в адвокатской конторе. Набоков же получил возможность полностью отдаться творчеству. Ведь всё, что он не умел делать - водить автомобиль, говорить на немецком языке и даже печатать на машинке - взяла на себя молодая жена. Уже в первые годы брака, Набоков пишет «Дар», «Защита Лужина», «Камера обскура». Жена видит в нем большой писательский талант.
В 1934 году у них родился сын, которого назвали Дмитрий. А в 1937 году Набоковы едут в Париж.
Ирина Гуаданини.
Когда Вера узнала о связи мужа на стороне, она поставила его перед выбором, и он, конечно, остался с семьей. Правда, ещё какое-то время продолжал тайно встречаться с Ириной и писать ей письма. Узнав и об этом, Вера объявила мужу настоящий бойкот, и выбор в пользу проверенной и надежной соратницы Веры был сделан окончательно.
Супруги за работой.
В 1940 году семья Набоковых уезжает в Нью-Йорк. На последние деньги были куплены билеты на пароход и открыты визы. Прибыв в Америку, Набоков с подачи жены пишет свои романы уже на английском. В 1939 году в Штатах выходит первый англоязычный роман «Подлинная жизнь Себастьяна Найта». Здесь роль добытчика перешла к Набокову. Английский язык не был сильной стороной Веры, и мужу пришлось подрабатывать, пока не удалось устроиться в Уэльский колледж преподавателем по литературе и русскому языку. В последствии, Набоков читал лекции в Корнельском университете. Вера, как надежный друг и помощник, даже во время его уроков была рядом - от проверок домашних заданий студентов и подсказок забытых цитат до экзаменов - на все была способна верная спутница писателя. Они были настолько дружны и неразлучны, что друзья, если направляли их семье письма, в адресате указывали «Дорогие ВВ» - «Дорогие Владимир и Вера».
ВВ: всегда вместе.
Вера прекрасно разбиралась в издательском деле и с успехом стала агентом своего знаменитого мужа - отвечала на корреспонденцию, договаривалась с издательствами, контролировала оплату за произведения и переводила его тексты.
Взяв на себя практические и материальные заботы, Вера помогала мужу не только с практической точки зрения. Зная характер Набокова - а он мог шутки ради сочинить журналистам что-то несуществующее из своей биографии, или же вообще враз испортить с пишущей братией отношения, раскритиковать произведение своего товарища, а бывало, что делал вид, будто не видит кого-то из знакомых, если не хотел их приветствовать - Вера своим дипломатическим вмешательством как могла отгораживала Владимира от внешнего мира, давая ему возможность полностью посвятить время творчеству.
Вместе и на работе, и на отдыхе.
По свидетельству некоторых биографов, у тех, кто знал чету Набоковых, однако, складывалось впечатление, что жена уж больно строга с писателем, и ее контроль зачастую излишний. Например, по телефону в их доме со звонившими всегда разговаривала Вера. Но мало кто знал, что всё было было в том, что Набоков так и не научился пользоваться телефоном. Так или иначе, но Вера настолько прочно и по настоящему существовала в жизни Набокова, что практические каждая героиня его романа может предстать читателю той или иной чертой его спутницы.
«Она - мой двойник, которой создан по одной со мной мерке!»
Спасение романа «Лолита» тоже заслуга верного читателя рукописей Набокова - Веры. Писатель не раз переписывал главы, вырывал страницы и порывался сжечь свое знаменитое творение. И это бы непременно случилось, если бы Вера и ее уверенность, что роман станет знаменит. И отчасти благодаря такому заступничеству роман был благополучно закончен в 1953 году, а в 1955 - увидел свет во Франции, а чуть позже и в Америке. Популярность книги была необыкновенная! Доходы семьи пошли вверх, дали возможность чете зажить респектабельно и спокойно, переехав швейцарский Монтрё.
Вместе больше, чем полвека.
Отношение биографов к Вере Слоним неоднозначно: одни называли её верным помощником писателя, его агентом и правой рукой, тогда как другие - домашним диктатором и настоящим тираном. Но кому судить о своей второй половинке, как не мужу. «Она - мой двойник, которой создан по одной со мной мерке!», - говорил о своей верной Вере сам Владимир Набоков.
