Как повлияет именно
Интернет на психологию, жизнь,
представления
и положение женщины.
5 шагов: как вовремя спасти брак
С приходом осени серые тучи сгущаются не только на небе, но и в делах семейных. Психологи предупреждают: осенью распадается больше пар, люди погружаются в себя, занимаются самокопанием, легко поддаются депрессии и растворяются в аморфном ощущении одиночества. Не мудрено, что осень - пора спасения не только человеческих душ, но и распадающихся браков.
Татьяна Панкова
Многие считают этот закон отношений непреложным. Попробуем разобраться, возможно ли совместить страсть и семейную жизнь.
Не все мы бываем избирательны и попадаем точно в цель с первого захода. В единичных случаях, когда «познакомились в школе», сто лет вместе и детей полный дом – все действительно хорошо. Что называется, один раз и на всю жизнь.
Чаще этот «один раз» бывает несколько иным. Например, встречались вы с мужчиной неделю, а забыть эти чудесные дни не можете уже пятый год и нередко нет-нет, да промелькнет мысль «ах, как было дивно – не то, что сейчас». Томно вздыхаете, рисуя пальцем его образ на стекле запотевшем (или, в наших реалиях – просматривая его ). И мужчина вроде бы у вас отличный, и интересно вам с ним, и хорошо. Но вот тот «принц» по-настоящему запал в душу.
Мужчины делятся на много разных категорий и не подпадают под них вообще тоже. Есть те, в которых мы видим потенциальных защитников, крепость, добытчиков и отцов детей. Есть другие, в которых мы ничего не видим, точнее, не представляем с ними никакого совместного будущего, но нам так чертовски весело и хорошо, что остановить этот совместный бесперспективный гедонизм невозможно. Что же происходит на самом деле?
Причина первая. Человек, который, на ваш взгляд, готов к семейной жизни, в первую очередь обладает чувством ответственности, сдержанностью, рациональным восприятием действительности. Эти качества действительно не идут рука об руку с бесшабашными танцами на столе и нырянием в фонтан за монетками ради смеха и посреди города. Поэтому одно другому обычно мешает.
Причина вторая. Мужчина, который устраивает вам непредсказуемые анимационные программы, скорее, хочет получить эффект не столько для вашего удовольствия, сколько для своего. Способен ли он справляться с супружескими «неудовольствиями» – большой вопрос.
С другой стороны, скучные и долгие ухаживания, банальные, но уверенные комплименты, эсэмэс утром и вечером – все это добрые признаки того, что у мужчины серьезные намерения.
Ответственный кавалер всегда будет звонить и писать, чтобы вы о нем не забыли. «Принц» не будет звонить и писать, потому что вы и так о нем помните и с радостью рванете по первому зову на . В любое время дня и ночи. Однако толку от целенаправленных окучиваний в большинстве случаев меньше, чем от поверхностных свиданий. И у этого тоже есть причины.
Причина первая. Бывает, что выбор партнера в сторону «романа» или «брака» зависит от целей и возраста. Например, в двадцать лет женщина не до конца может оценить дальнейшие перспективы в отношениях по неопытности и наивности, а уж отличить истинные чувства от простого развлечения – тем более. К тому же, в юном возрасте почти каждый мужчина, находящийся рядом, на уровне девичьих грез позиционируется как любовь всей жизни. На уровне трезвого расчета – почти не позиционируется, поскольку с расчетом в этом возрасте туго. Многое начинаешь понимать только со временем.
Причина вторая. Разница в том, что сильные эмоции, безудержная страсть и влюбленность – это прекрасно, но далеко не всегда на них можно построить крепкий и долговечный брак. К тому же, влюбленность пройдет довольно быстро, а вы станете ближе и узнаете о недостатках и минусах друг друга.
Конечно, никто не отрицает, что женщины выходят замуж чаще всего по любви, но, чтобы брак оказался спокойным, любовь должна быть чувством немного другого порядка. Основанная скорее на рациональных вещах и выводах, она гарантирует не только гармонию, но и долговечность союза. Бросаться в омут с головой можно и нужно, но, когда дело касается семьи, – лучше быть чуть более сдержанным и избирательным, дабы первоначальное веселье не обернулось трагедией и непониманием супругов.
Способ первый. Первоначальное впечатление – это только образ, чтобы по-настоящему узнать, на что способен мужчина, требуется время. И в случае с тихим ухажером, и по отношению к яркому мачо проявите терпение и понаблюдайте за развитием событий.
Способ второй. Дилемма может заключаться не в мужских качествах, а в вашей неспособности определиться. Если душой вы тяготеете к бурному роману, возможно, вам просто не хватает впечатлений. А если стремитесь укрыться в тихой гавани – хотите передохнуть. Иногда мы используем отношения, чтобы разрешить себе то, .
В конце октября в России выходит роман англичанина Джонатана Коу «Клуб ракалий» — первая книга из дилогии о 70-х и 90-х. Лев Данилкин встретился с Коу в челсийском кафе и поговорил об английских сатириках, Гагарине и миссис Тэтчер
— Как вы думаете, Тэтчер, чьей эпохе посвящено «Какое надувательство!», читала вашу книгу?
— Нет. Она ж не читает книг. И уж конечно, она не стала бы читать мою.
— Кроме вашего «Надувательства» по каким еще романам можно составить адекватное представление о Британии 80-х?
— Пожалуй, говорят, что две другие книги про 80-е — это «Деньги» Мартина Эмиса и «Линия красоты» Алана Холлингхерста. «Какое надувательство!» по-настоящему выстрелило скорее за границей, чем здесь. Книга пользовалась большим успехом во Франции и Италии; ее читали, чтобы понять, что на самом деле происходило в Британии в 1980-х. Здесь тоже эта книга была довольно популярна, но… литература в Британии, странное дело, не играет такой важной роли в культуре, как в других частях Европы. Здесь писателей никогда не спрашивают об их политических взглядах, не интересуются их мнением о том, что происходит во внешнем мире. В Италии меня буквально заваливали вопросами — просто потому что я писатель и сам факт этого делает мои соображения важными. Здесь этого и в помине нет, вы вообще не найдете романиста, который пишет в газете о политике — или чтоб его интервьюировали о политике. Два этих мира — литература и политика — оказались изолированными друг от друга. Что в известном смысле, я полагаю, даже здоровее.
— А вот Мелвин Брэгг, он же лорд Брэгг? У меня с ним тоже сегодня интервью.
— Мелвин Брэгг — исключение; да, помимо того что он романист, он также очень активный политик. Но… есть те, кто косится на него с подозрением: совмещение этих двух ипостасей кажется им не вполне приличным. Вот в XIX веке у нас был премьер-министр Дизраэли, который писал великие романы, а Диккенс влиял на умы, на политические взгляды своих современников. А сейчас… Возможно, это началось с модернизма — Джойс настаивал на том, что художнику следует держаться подальше от суетного света. Может статься, в этом и есть свои резоны, но люди ощущают, что здесь, в Британии, их оттирают от реальной жизни. Мы живем в башне из слоновой кости, мы страшно далеки от того мира, который на самом деле существует.
— А то, что роль писателя постепенно девальвируется в обществе, не связано с тем, что теперь ВСЕ стали писателями? Что книжные магазины завалены обумаженными бреднями сетевых графоманов, «романами» всякой светской шушеры? Может, поэтому писатели перестали быть интересны?
— Я не думаю, что для обычной читательской публики это так, для них по-прежнему существует тайна, окутывающая настоящие романы, публикующиеся в настоящих издательствах. Но это правда, что многие издатели не читают рукописей, они просматривают блоги в интернете. Роль натурального, настоящего писателя обесценивается. Я через месяц буду участвовать в довольно известном литературном фестивале в Чатеме, и я обратил внимание, что в газетных публикациях, посвященных фестивалю, все, кого перечисляют, — это политики, футболисты, светские львицы. Да, все они написали и издали книги, их имена красуются на обложках — но на самом деле они не писатели.
— А правда ли, что при Блэре Макьюэн считался писателем, обладающим влиянием?
— Многие политики утверждают, что они читали Макьюэна. Это то имя, которым они козыряют при любой возможности. Он очень-очень здесь известен, и среди серьезных писателей он, бесспорно, самый читаемый в этой стране и лучше всего продающийся. Когда газеты опрашивают политиков, что они собираются взять с собой почитать в отпуск, они всегда отвечают: нового Макьюэна. Значит ли это, что они читают его на самом деле, или нет — я не знаю. Но имя знают точно.
— Все проклинали, проклинали Тэтчер, но ведь это она сделала так, что сейчас ваши соотечественники могут продавать не автомобили, тяжелым трудом собранные на заводах (как у вас в романе), а свою британскость; и ведь явно всем от этого стало лучше.
— Да, те, кто ей восхищаются, так и говорят. Блэр тоже приложил к этому руку, у них много общего, он фактически оказался ее преемником. Они осуществили ребрендинг представления о том, что значит быть британцем, и страна теперь выглядит «крутой», особенно для молодых людей, особенно если смотреть из-за границы. В 1970-х никто не хотел быть британцем. Мы страдали страшным комплексом неполноценности, страна казалась неудачной шуткой, экономика дышала на ладан и держалась на займах от МВФ. Но лично я по-прежнему верю, что у нас было лучшее качество жизни в те времена. Это трудно объяснить, но интуитивно я чувствую, что это так. Разумеется, сейчас невероятно выросли потребительские возможности, особенно для среднего класса. Но зато до Тэтчер у нас была идея коллективной ответственности — а сейчас ее нет. Тэтчер сказала: нет такой вещи, как общество, и сейчас люди согласились с этим ее афоризмом.
— Значит ли это, что вы по-прежнему социалист?
— Ну а что значит описывать себя как социалист?
— Ну что ЕСТЬ такая вещь, как общество.
— Если нет структур, через которые социализм может действовать, выражать свои убеждения на практике, — тогда социализм остается просто теорией. Никто ничего не делает для создания такого рода общественных структур. Очень может быть, что никто — да даже и я сам — не хотел бы вернуться в 70-е: мы настолько привыкли к потребительским благам, что нам тяжело будет лишиться их, — и в то же время на нас давят гораздо сильнее, и зависти в обществе больше, чем раньше. Но и множество людей, которым можно доверять, по-прежнему убеждены, что есть такая вещь, как общество. Нам нужно объединяться, находить способы доносить свое мнение до других людей. При этом идеологических дебатов в Британии больше не ведется. Нынешняя система, как ее ни называй — блэризм, тэтчеризм, камеронизм, — это единственное, что сейчас кто-либо обсуждает.
— Для сатирика кто более благодатный материал — Тэтчер? Блэр? Браун?
— Знаете, в Тэтчер было нечто честное, она делала то, что говорила, и не притворялась кем-то еще. А с Блэром мы почувствовали, что нас в известной степени предали, — но обижаться мы могли только на самих себя. Мы голосовали за него, активно или пассивно, это мы привели его к власти.
— Я голосовал за него в 1997-м. Потом нет, я голосовал за либерал-демократов в 2004-м, но теперь все, я не буду больше делать этого, в нашей системе мой голос теряется. У нас в Британии сейчас ужасно узкая политическая культура, реальные идеологические различия между Лейбористской и Консервативной партией…
— …как между капитализмом №1 и капитализмом №2?
— Вы медиализированный человек в Англии?
— Нет, я — нет. Писатели в этой стране существа едва ли не анонимные, что в целом неплохо. Если бы мы вот так сидели с вами в Италии — где мои книги более популярны, чем где-либо еще, — ко мне бы уже подошли и попросили автограф. Здесь же я могу отправляться куда угодно, никто понятия не имеет, кто я. А медиафигуры — сейчас трое таких писателей: Дж.-К.Ролинг, Макьюэн и, может быть, Ник Хорнби. Они на самом деле знаменитости. Но в этом есть свои минусы, потому что пресса начинает интересоваться твоей частной жизнью — свадьбами, разводами.
— Я читал, недавно в Англии провели опрос — и выяснилось, что профессия мечты для большинства британцев — писатель.
— Правда? Фантастика. Вот это да. Ха!
— Комментаторы говорят, это может быть связано с феноменом успеха Ролинг.
— Кто-то должен объяснить всем этим людям, что ее случай не типичен. Я думаю, такие результаты могут быть связаны с другими причинам, более практического характера. Ты сам решаешь, когда тебе работать, работа непыльная, сидишь себе, пописываешь… Ну да, все ясно.
— Это, между прочим, тоже ведь отчасти непрямое следствие тэтчеровской эпохи — у кучи людей появилась масса свободного времени.
— То есть единственное, что есть, — это общество!
— Да. Но это не то общество, каким мы представляли его 50 лет назад, вот что я думаю.
— Мне кажется крайне маловероятным, что эту книгу переведут на русский, никто ведь не слышал в России о Б.-С.Джонсоне.
— Я не уверен, что в Англии тоже все его знают. Не в этом ведь дело.
— Да, это правда. Парадокс этой книги состоит в том, что я не люблю жанр литературных биографий. Даже биографы, которыми я восхищаюсь, обычно рассказывают о своих героях так: «Было утро 10 августа 1932 года, он свесил ноги с кровати и почувствовал себя страшно несчастным». Что это за ерунда? Как они узнали об этом? Мне чудовищно режет ухо все это. Может быть, для писателей, живших много лет назад, такая манера повествования и подходит: обстоятельства, при которых они создавали свои произведения, кажутся настолько далекими от меня, что я не буду особенно протестовать, если мне напомнят о каких-то бытовых деталях того времени. Но с Джонсоном притворяться, что автор знает больше, чем он на самом деле знает, было невозможно. Вообще, мне кажется, нам следует читать романы писателей, а все остальное — несущественно. Биография Джонсона должна была подтолкнуть людей прочесть много других интересных, но выпавших из культурного обихода книг, воскресить их. Роману 1960-х очень трудно попасть в круг чтения современного человека, люди читают либо классику, либо новинки, а в середине — разрыв. Множество самых любопытных писателей 60-х исчезли, словно их никогда и не было; в лучшем случае остались Фаулз и Энтони Берджесс. Все это усугубляется тем, что британская литературная культура одержима модой. Она все время страстно жаждет новинок: еще не переварив одно, мы тут же бросаемся на следующее Важное Событие. Мы зациклены на том, чтобы быть впереди планеты всей, на том, что все самое новое — здесь, у нас. В каком-то смысле это неплохо, за счет этого страна все время держится на переднем крае, и в том числе поэтому молодежь из Франции, Германии, Италии, Испании, Польши стремится приехать в Лондон. И в то же время все это плоско, неглубоко; все одноразовое, все быстро забывается. Что касается самого писателя, то если он хочет, чтобы его читали и через десять лет, он должен сделать нечто в самом деле феноменальное, иначе всегда сыщутся очередные 20-30-летние, которые просто задвинут его своей молодостью.
— Значит ли это, что единственный способ для вас остаться в обойме — писать по роману в год?
— В принципе, да. Но я выпускаю роман раз в три, иногда раз в четыре года, это мой естественный ритм: быстрее не получается. Но каждая опубликованная книга — это как в первый раз: ты должен снова и снова завоевывать своих читателей, демонстрировать нечто особенное, иначе они забудут тебя и уйдут еще к кому-нибудь. Я знаю писателей, которые из-за этого сдают в печать книгу раз в два года или даже раз в год: они нервничают, когда о них не говорят в газетах хотя бы раз в месяц. Они знают, как легко тебя забывают.
— «Круг замкнулся», сиквел «Клуба ракалий», еще не переведен на русский. Как бы вы сформулировали то, что объединяет эти два романа? Ну кроме героев, разумеется.
— Общая идея обоих романов состояла в том, чтобы нарисовать большой портрет того, каким образом общество образца 70-х превратилось в нынешнее. В конце книги персонажи осознают, что многие из них с чем приехали, с тем и уехали.
— А правда, что мальчик по имени Бен Троттер в романе — это чуть ли не вы сами?
— Скажем так, он очень близок ко мне во многих отношениях, особенно в «Клубе ракалий». Я специально стал читать свои школьные дневники, когда готовился писать этот роман; а до этого их двадцать лет в руки не брал. И многие детали, связанные с семьей и со школой, взяты из моего детства. Ощущения от книг, музыки, робость с девочками. Разумеется, это не настоящий автопортрет, многие черты в нем пародийно заострены, чтобы сделать его более комичным; это ведь сатира.
— Слушайте, а вы правда были на той выставке в Эрлс-Корте, куда приезжал Гагарин, — как ваш герой в «Каком надувательстве!»?
— Ну нет, я там и не мог быть, он ведь приезжал году в 1961-м, а я тогда только родился. Герой романа на 9 лет меня старше, он 1952 года. Я стал интересоваться Гагариным из-за песни, она цитируется в начале «Надувательства». По правде сказать, я мало знал о Юрии Гагарине, это фигура не из моего детского пантеона. Просто когда я писал «Какое надувательство!», мне нужно было найти какое-то важное событие для мальчика, который родился в начале 1950-х. И мне показалось, что самое очевидное — сделать так, чтобы его героем был Гагарин, очень важная фигура того времени.
— В вашей собственной биографии был какой-нибудь эпизод, имевший похожее значение?
— В детстве? Честно говоря, единственным отчетливым воспоминанием, относящимся к моменту, когда я вышел из своего маленького мира, был чемпионат мира по футболу 1966 года. Мы умудрились выиграть у Германии в финале, и я до сих пор помню имена нашей сборной — Бобби Чарльтон и так далее. При этом я никогда с тех пор больше не интересовался футболом, но вот это — помню. Для нас это было важно, Британия была маленькой страной.
— Что главное для сатирика — настоящего сатирика, чей смех пробивается сквозь слезы? Нужно, чтобы тебя крепко обидели, или уметь презирать, или что?
— Думаю, важнее всего две вещи — гнев и чувство юмора, причем и то и другое должно быть очень сильным. Я сам чем дальше, тем больше отдаляюсь от сатиры, хотя моя злость и чувство юмора никуда не деваются — просто они как бы смягчаются, перестают быть такими резкими, как раньше, что не очень хорошо для сатирика. Если дела обстоят таким образом, если ты созерцаешь этот мир с грустью, ты начинаешь писать трагедии; так произошло с моей последней книгой. Но я хотел бы снова вернуться к сатире, замахнуться на большую вещь. Великие сатиры часто пишутся молодыми людьми, но я вот недавно перечитывал «Путешествия Гулливера». Я полагаю, это величайшее сатирическое произведение Британии; Свифту было между 50 и 60, когда он написал его. Так что, может быть, мы тоже еще повоюем.
Шестидесятые годы XX в. Страна оправилась от последствий разрушительной войны. Хрущевская оттепель немного согрела и воодушевила народ. Но все еще чувствовавшие на ногах тяжесть льда советские люди жаждали дуновения свежего ветра. И вот случилось…
В конце 60-х годов случилось то, чего так жаждал народ, с большим энтузиазмом сочинявший политические анекдоты даже в смертельно опасные для такого творчества времена. Сатира у народа всегда была любимым жанром.
Люди желали «хлеба и зрелищ». Но за неимением такого, упивались чтением. Творческие натуры тонко чувствуют атмосферу вокруг. Они ясно слышали этот немой читательский запрос. Но так как писать сатиру под своим именем в те времена еще было чревато весьма неприятными последствиями, писатели «обратились к духу» Козьмы Пруткова.
И случилась реинкарнация. «Родился» новый писатель в Литературной газете. «Отцом» писателя называют режиссера и драматурга, Но на самом деле «отцов» у Евгения было несколько.
Марк Григорьевич «родил» писателя. «Воспитывали» его всем коллективом «Клуба «12 стульев», Литературной газеты.
После того, как роман стал популярен, «отцы» написали биографию вымышленного писателя.
В 1936 г. старому кадровому подсобному рабочему из г. Бараний рог принесли радостную весть. У него родился второй внук. Назвали, в честь брата-художника, Женей. Евгениев много не бывает.
Он тогда еще не знал, что стал дедом известного писателя, но радости от этого меньше не становилось.
В 1954 г., окончив среднюю школу, Женя был вынужден покинуть родной город и переехать в Москву. С детства мечтал стать писателем. Писать начал в три с половиной года, со стихотворения:
«На окне стоит горшочек. Распустился в нем цветочек. Женя тоже как цветочек. И у Жени есть горшочек».
Несмотря на такие таланты, четыре раза «штурмовал» Литературный институт, но он оказался неприступным. Будущий писатель, хоть и был огорчен, но сдаваться не хотел. Наоборот, собрался с силами и принялся за труд. За две недели написал прославивший его «роман века». Труд был вознагражден. Произведение получилось настолько удачным, что наш писатель получил за него Нобелевскую премию.
Любил путешествовать. Бывал в Люксембурге, где встречался с местным графом и подарил ему свое произведение «Бурный поток». С самим Эрнестом Хемингуэем виделся, который был так впечатлен встречей с известным советским писателем, что написал очерк «Сазонов и море». Известные советские артисты и писатели тоже были не меньше впечатлены Евгением и писали о своих встречах с ним.
Козьма Прутков, которого считают прообразом нашего героя, был плодом фантазии четырех писателей середины XIX в. - братьев Владимира, Александра и Алексея Жемчужниковых и Алексея Толстого.
Был Козьма весьма острым на слово и мастером афоризмов. Под его именем издавались басни, сатирические стихи, проза. Его перу приписывают известные выражения:
Основана газета в 1929 г. Идейным вдохновителем был М. Горький.
Через 13 лет, объединившись с газетой «Советское искусство», издавалась под названием «Литература и искусство». Однако продолжалось так недолго, и через 2 года прежнее название вернулось.
В 1967 г. газета преобразилась. Стала первой в стране «толстой» газетой - 16 страниц. Тематика тоже стала гораздо шире. Выпускать газету такого формата три раза в неделю было очень сложно, и выходить она стала еженедельно.
Логотип украсился профилем А.С. Пушкина. Позже к нему добавилось и изображение основателя - М. Горького.
Газета приобрела высокий статус, и публиковаться в ней было престижно. Все крупные писатели Союза и некоторые зарубежные авторы издавали в ней свои статьи.
Одной из «изюминок» газеты была рубрика «Клуб «12 стульев» и роман «Бурный поток ». Учрежденная в 1970 г. премия «Золотой теленок» вручалась за лучшие произведения, опубликованные в этой рубрике.
В начале 90-х гг., став независимым изданием, газета объявила себя преемником одноименной газеты М. С. Пушкина, выходившей с 1830 г. Изображение М. Горького с логотипа исчезло на 14 лет. В 2004 г. было возвращено на прежнее место.
Роман «Бурный поток» стал визитной карточкой газеты. Он принес коллективу всенародную славу и любовь. Отрывки романа печатались в каждом номере. В процессе творчества Евгения Сазонова рождались меткие шутки и афоризмы, впоследствии оказывавшиеся у всех на устах, и любимых и актуальных до сих пор. Вот лишь некоторые из них:
Роман «Бурный поток» стал драгоценным камнем в короне рубрики «Клуб «12 стульев». Это было особенное явление, единственная отдушина во времена всеобщей цензуры. Кривое зеркало, глядя в которое, можно было посмеяться над собой. Сазонов Евгений и Литературная газета стали для народа символом самоиронии и свободы слова, которую так желали. В меру острые шутки и меткие афоризмы расходились в народе, как горячие пирожки и становились поистине народными. Произведение и его автора полюбили все с самого начала и помнят до сих пор.
Мне нужна твоя любовь – а так ли это? Кейти Байрон
Мой бурный роман
Я мечтала о бурных встречах с любовником, хотела его прикосновений, хотела более острых сексуальных ощущений, чем с мужем; нарушая социальные нормы, я хотела вернуть в свою жизнь приключения. Я хотела, чтобы он видел во мне любящую приключения, сексуально привлекательную, молодую и красивую (мне далеко за тридцать), умную, хорошо формулирующую свои мысли и во всех смыслах желанную женщину. Я старалась быть совершенством, старалась удовлетворять все его (в основном сексуальные) потребности, быть всегда готовой к общению с ним, улаживать любые трудности без нервов. Чтобы скрыть измену, я окутала мужа пеленой обмана. Я боялась быть отвергнутой и боролась с этим страхом, делая вид, что удовлетворяю каждую потребность моего любовника. Я знала только один путь к его сердцу - быть такой, какой он хотел меня видеть. Как оказалось, это стало волшебным отворотным зельем. Я не завоевала его сердце. В сущности, все это оттолкнуло его от меня.
Тогда я себе не нравилась; я стала заложницей собственных ожиданий. Измена мужу была разновидностью ощущаемой мною нехватки доверия и надежности, безопасности. Я и себя предавала, когда так занижала самооценку. Я постоянно чувствовала себя виноватой. Постоянно выходила за собственные рамки и наказывала себя за это. Я просто не жила настоящим; я всегда хотела, чтобы все было не так, как было. Я хотела, чтобы муж был более диким, более сексуальным - как мой любовник, а любовник - более степенным и надежным - как муж.
От одного только осознания того, как отчаянно я добиваюсь любви и одобрения, моя жизнь начала меняться самым кардинальным образом. У меня вдруг оказалось больше любви, чем я могла принять. Когда любовник разорвал наши отношения, я поняла, что в конечном счете я могу принадлежать лишь самой себе. Мои отношения с людьми улучшились на всех уровнях.
Я всегда обижалась на мужа за его эгоцентричность; если такая мысль приходит мне в голову теперь, я немедленно подвергаю ее сомнению. Мне нравится осуждать его без всякого самоконтроля - так осуждает рассерженный ребенок, а затем исследовать каждую мысль и с каждой из них проделывать разворот. Мне нравится предоставлять ему возможность быть таким, какой он есть, и не хотеть его изменить. Мне стало гораздо легче говорить ему «Нет» и не чувствовать за собой вины.
Теперь я знаю, что любовь исходит из меня самой. Каждый миг ценен таким, какой он есть, и мои злые или мучительные мысли даже помогают мне заглянуть внутрь еще глубже. Например, раньше я думала: мне нужно, чтобы муж меньше путешествовал; теперь мне нравится и его пребывание дома, и его отъезды. Его занятия - это его дело, и это редко задевает обретающееся в моем сердце счастье.
Теперь меня могут оскорбить, обвинить, проигнорировать, обругать (у меня дети-подростки), а мое внутреннее спокойствие не всколыхнется. Пока я подвергаю сомнению собственные мысли, я могу оставаться мягкой и нежной.
