Ольга Фёдорова

Никто, кроме Иуды
(по повести Леонида Андреева «Иуда Искариот»; олимпиадное сочинение (серебро)

«… разве не знаете, что вы Храм Божий, и Дух Божий
живёт в вас? Если кто разорит Храм Божий, того
покарает Бог, ибо Храм Божий свят, а этот храм – вы…»
(Послание к коринфянам св. апостола Павла)

«Иуда Искариот» - одно из наиболее интересных и оригинальных произведений Андреева, проникнутое философией и глубоким реалистическим смыслом. Но реализм по Андрееву – понятие неоднозначное. Это взгляд на реальный мир со всеми его пороками, своеобразным очарованием, магией, а также на причины, побуждающие людей не оставаться либо на грани простого человеческого существования, либо на грани существования вообще. И что же, кого же он видит?
Андреев обращается к идее жизни и духа человеческого, углубляется в поиски предназначения человека как личности и смысла жизни – как своей, так и всего человечества вообще. Писатель идёт по стопам Достоевского, показывая «модели общества», но получается это у него более зримо, образно, достоверно, в ярких контрастных красках, и биополе у этих произведений очень сильно.
Можно назвать этот стиль поисками истины, а найти её можно, как давно известно, обратившись к древнейшим ценностям мировой культуры, основная из которых – Библия, книга не только религиозная, но и глубоко нравственная, и есть в ней всё – от начала жизни до её возможного конца, и даёт она почувствовать человеку истинную свободу и спасение в вере в светлый идеал, в светлую духовную и безгрешную жизнь, в будущее, которое может стать светлым, если мир изменится к лучшему.
Но главное – не только в Библии, но и в человеческой жизни вообще – любовь, и основная идея Андреева – любовь. Любовь и свобода.
Но почему же он, взяв за основу евангельский сюжет, решил оправдать всеми признанного предателя Иуду? Мало того, писатель максимально очеловечивает всех персонажей легенды, показывая их объёмно, со всех сторон, высвечивая их положительные и отрицательные стороны. Что самое главное, ему удалось убедить читателя в правоте Иуды, ведь если бы не он, это совершил бы кто-то другой. Выходит, что Иуда взял на себя грех всех других возможных предателей Христа – он, самый преданный, самый ясновидящий, самый любящий, ведь если Христос заранее знал, что ему суждено быть распятым, то и Иуда знал, какую роль сыграет он сам. И внешность его, на первый взгляд, отвратительная и безобразная, никак не соответствует самым ярким порывам его души.
Но души нет без любви. Так любит ли Иуда, и если да, то кого?
Сама по себе любовь бывает разной, и Иуда в силу своей противоречивой натуры может иметь только любовь-ненависть, бурную, страстную и безжалостную. И если душа – храм Божий, то сам Бог наделил Иуду такой любовью. Судьбу. Замкнутый круг. Но Христа так или иначе любили все и, прежде всего, за то, что он – святой, за все чудеса, совершённые им – а ведь делал он это тоже от любви, но от любви ли предал он предателя Иуду своим апостолам?
Иуда всё-таки любил Христа, любил по-своему, и это можно доказать, хотя по сюжету Нового Завета это чуть ли не ересь.
«… Он угадывал малейшее желание Иисуса, проникал в сокровенную глубину его ощущений, мимолётных вспышек грусти, тяжёлых мгновений усталости…»
Иисус был богом-человеком, значит, в нём существовали два начала: божественное и человеческое. Иуда признавал в нём Бога, но ненавидел божественное в его человеческой душе, любил поэтому его душу, его силу, спокойствие и отрешённость. Любил человеческое больше божественного, хотя и почитал Христа, служил ему, не вступая в открытые конфликты – ведь Иисуса любили все, а Иуду не любил никто, поэтому он и жаловался, что его обидели.
«… Даже люди, совсем лишённые проницательности, явно понимали, глядя на Искариота, что такой человек не может принести добра, а Иисус приблизил его и даже рядом с собою посадил Иуду…»
Он хотел понимания, ответной любви, но не получил ничего взамен, ведь Иуда – всего лишь человек. Это приводит его к конфликту с апостолами – ведь перед Христом они прятались под масками благочестия, а на деле были, как и сам Иуда, простыми людьми, избранными в ученики. Иуда же ни от кого не прячется, не скрывает своего человеческого начала, своей противоречивости и порочности, он выставляет всё это напоказ, заранее зная, что другие – ничуть не лучше. Он как бы говорит: «Посмотрите на меня: ведь вы – это я, зачем же закрывать на это глаза? Как вы изменились…. А я и не думал меняться. Все мы – не святые, а простолюдины, но мы призваны делать добро...»
Но среди апостолов шло постоянное соперничество за место рядом с Христом, за право быть отмеченным им, за возможность доказать свою верность. Так что же лучше – казаться или быть на самом деле? Кто же истинный предатель? Тот, кто убегает от опасности, тот, кто пытается сказать, но молчит, тот, кто подчиняется требованию Христа оставить его, или тот, кто предаёт, потому что остальные давно уже предали, чтобы проверить верность апостолов, чтобы показать людям, кто есть Сын Божий, чтобы все заступились за Иисуса и освободили его – Иуда же до конца был уверен в этом, а после прошёл с ним весь путь до Голгофы.
После распятия все обвинили его, Иуду, а когда тот упрекнул апостолов в том, что, что те «даже обедали», что они живут, когда Он ушёл, они промолчали, но следом уйти не решился никто, кроме Иуды. Он был свидетелем мук Христа, видел, что те люди, что встречали Спасителя радостными возгласами, теперь кричат: «Распни его!». А Иуда на этих людей-то и надеялся, ждал, что они не допустят гибели Иисуса. Ему не нужны были деньги, просто это было обоюдным испытанием, и прошли они этот путь вместе. На это способна только любовь.
А апостолы, когда они были нужны Христу в Гефсиманском саду – спали; так они и остались спящими.
Что же нужно было Иуде? Он не хотел быть первым, а вторым он уже был, что не так уж и мало. Всем известны преимущества второго – идти по горячим следам за первым, а далее уж – все остальные. Внешне Иуда старался не показывать своё «второе место», он даже уступал его другим, но внутренне он был рядом, он был вторым, даже стал вторым. Она оба зависят друг от друга, и если Христос обречён, то и Иуда тоже обречён – таков уж его жребий, и никто не в силах его изменить. Обречён он тем более и тогда, когда все отвернулись от Христа, не поняли его самого – «если нет тебя, зачем же быть мне?» Но у предательства бывает история, пролог и финал. И в прологе Иуда знал, что ему не избежать своей судьбы, и эта его обречённость не давала ему покоя.
А что же другие апостолы? У них – другие заботы: доказать друг другу, кто из них сильнее и достойнее – это главное. Была ли у них любовь? Наверное, какая-то своя у каждого, но только через личное «Я», через эгоизм. Иисус эгоистом не был, и Иуду он тоже по-своему, по-христиански любил и требовал любви к Иуде от остальных.
Образ Христа – это идея, такая хрупкая, но бесконечно сильная, мистическая, но и реальная тоже. Ведь он нёс людям добро, а иные видели в его глазах стремление к фейерверкам. Но он не маг, не волшебник, не колдун, а духовно разматериализованный Сын Божий, и не напрасно послан он на землю. Он возьмёт на себя все грехи человечества, но и это – тоже идея, а на деле вышло, что все грехи взял на себя Иуда. Никому ничего не доказывая, не добиваясь ничего, он стал мучеником за веру. А обидели его, не только обделив любовью, но и не разглядев, не поняв его предназначения.
«… он равнодушно слушал то, что говорили про него…. С самого утра, когда вывели из караульни избитого Иисуса, Иуда ходил за ним и как-то странно не ощущал ни тоски, ни боли, ни радости – одно только непобедимое желание всё видеть и всё слышать… - Я с тобою. Туда. Ты понимаешь, туда!..»
Предать должен был самый порочный, самый ненадёжный, самый уродливый из всех. Иуда знал это и глубоко страдал. Желая уйти от своей злой судьбы, он несколько раз спасал Христа, но больше никто не последовал его примеру. И это не значит, что он попал под крыло к дьяволу: он и не думал о дьяволе, как не думал и о Боге. Он видел перед собою Христа, и идея Учителя стала его идеей, так как не признать это он просто не мог. Не просто же так он был избран апостолом, ведь ничего не бывает просто так. Страшный парадокс падшего ангела. Не желая зла, совершил зло. И, самое главное, никто ничего не понял. Почему Иуда предал, а потом вернул эти деньги, назвав их грязными? И почему он повесился, неужели только из-за стыда?
Вот у Булгакова в «Мастере и Маргарите» всё просто и ясно с Иудой – предал, потому что любил деньги, жадность его и погубила. Идея – библейская, глубина – чисто художественная. Конечно, имея интереснейший основной сюжет, Булгаков не собирался заострять внимание на разборе предательства Иуды. Он считал, что всё уже написано, всё доказано, и он ничего здесь не станет менять.
А вот у Андреева Иуда чувствовал в себе душу, божественное начало, и ощущал в этом схожесть с Христом, который – целиком душа. Наверное, это ужасно сложно – быть душой и идеей в человеческом облике. Похоже, всё это никому, кроме Андреева, не приходило в голову. Вот такой вот парадокс – внешне Иуда был слаб, но в душе – очень силён, и этим он очень дорожил.
Вероятно, апостолы и не поняли всего этого, так как сами в итоге оказались слабее Иуды, и рассказали нам в Новом Завете об Иуде-предателе. Вероятно, и прокляли его только они, а сам Христос, может быть, и понял.
«Теперь ты мне поверишь? Я иду к тебе. Встреть меня ласково, я устал. Потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернёмся на землю…»
Но зачем было Иуде убивать себя, если он знал, что Иисус воскреснет? Значит, он в чём-то сомневался, чувствовал себя виноватым за то, что подверг Христа такому чудовищному испытанию. Но Бог сам отдал своего сына на расправу людям, и иуда был лишь исполнителем божественной воли, внушившей ему эту навязчивую идею. Но он не хотел сказать себе, что, мол, жизнь продолжается, и доказал свою любовь к Христу ценой собственной, не имеющей теперь смысла, жизни. Это – отнюдь не проявление слабости, на это способна только истинная любовь, и поэтому – большая сила. И ещё Иуда перед смертью надеялся, что Христос поймёт его, последняя его просьба: «Возьми меня с собой». Это уже ближе к булгаковскому Понтию Пилату, косвенному виновнику гибели Христа – он же оказался-таки с ним вместе.
Как же так: «возьми с собой» - значит, «возьми меня в рай», а ведь ещё по дантовской теории нравственности предателей помещали в самый последний круг ада. Но если в раю Понтий Пилат, то почему Иуда должен быть в аду? По Андрееву, видимо, Христос поймёт Иуду и поместит в рай, а по Данте – всё же в ад. Но ведь в рай попадают праведники, а бывают ли люди совершенно безгрешными? И насквозь порочных людей тоже не бывает, поэтому у всех добрых и недобрых дел – пятьдесят на пятьдесят. Куда же они, в таком случае, попадут? Вновь на землю? А это идея, человеку дано перевоплощаться несколько раз, и что перевесит – доброе или злое, туда душа и попадёт.
Но если душа идеальна и от Бога – она безгрешна, следовательно, в каком бы теле она не была, всё равно останется безгрешной. И если душа – Бог, может ли он судить сам себя? Ещё один парадокс.
А если бы народ заступился за Христа? Распяли бы Иуду в качестве предателя. Ведь людей, как известно, хлебом не корми, только дай посмотреть на сладко-жуткие зрелища – всё-таки люди. А мог бы Христос после этого снова творить добро, как и прежде? Для тех же людей? Ответ прост: казни Иуды он просто не допустил бы. Иуда же допустил, потому что он – всего лишь человек, даже и не апостол уже, ведь своим поступком он автоматически исключил себя из их числа. Но Иуда, вероятно, догадывался, что Иисус может спасти сам себя, и что с того? Христос не мог не выполнить своей миссии, и искупление грехов человечества могло состояться только с его участием, а также при содействии Иуды и Бога. Напрашивается параллель с «Фаустом» Гёте – несмотря на то, что Фауст сказал роковые слова и тем самым отдал душу во власть дьявола, в силу смягчающих обстоятельств он попал в рай. Но главным их этих обстоятельств было то, что Бог был в курсе испытаний, сам испытывая Фауста. А Иуда? Разве это – не то же самое? Ведь Фауст тоже совершил много грехов, в том числе был виновником убийств. Но Фауст оправдан, Иуду же не оправдал никто. Никто, кроме неугомонного Андреева.
Герой эпохи Просвещения и герой «эпохи сомнений и поисков» искали истину, и оба нашли её в будущем времени. Фауст увидел грядущее, справедливое, а Иуда был уверен, что за метку обиды он получит вознаграждение вечным обществом Иисуса. Он даже не был уверен, не просил – он просто знал. Ведь, будучи от рождения обречённым совершить предательство, он понял и достиг того, что хотел от него Христос, а значит, и сам Бог, а именно: «Возлюби ближнего своего и меня как идею». Это, конечно, не значит «возлюби, предав». Но ведь Иуда поверил и в Христа, и в Любовь, и в добро, и в вечную жизнь, поэтому цель Бога достигнута – коль даже Иуда поверил, признал и полюбил. Таким образом, можно истолковать мысль Андреева так: Иуда достиг истины, а значит, достиг совершенства. И что же, а ад?
В Библии было множество персонажей, которых Бог подвергал всяческим испытаниям, уже этим отмечая их. Но, видимо, Иуда не захотел по прошествии всех этих испытаний получить награду от Бога, он не выдержал и ушёл из жизни. Может, в этом состоит главный грех Иуды? Он желал быть отмеченным не Богом-отцом, а Христом, не ожидая, пока последний воскреснет. Он выполнил свой долг, делать ему на земле больше было нечего, и он ушёл со сцены. Он знал, что воскресение – удел богов, что ему самому не дано воскреснуть, ведь он – всего лишь человек. И не хотел он сравняться с Богом, и не нёс ересь – он просто был исполнителем высочайшей воли, и ещё хотел помочь людям разобраться в том, что они сами творят.
Что же предлагает в итоге Андреев? Он вроде ни к чему не призывает, он просто напоминает о том, что есть добро и любовь, а где добро, там и зло, и зависть, а где любовь, там смерть, но «пролог – смерть, эпилог – любовь». Слово Андреева – это слово о Голгофе рода человеческого, ведь людям дано пройти длинный путь познания жизни, и одни пройдут его до конца, а другие сделают лишь несколько шагов.
«… Какое подлое сердце у Иуды! Он держит его рукою, а оно кричит «Осанна!» так громко, что вот услышат все. А вдруг – они поймут? Ещё не поздно. Иисус ещё жив. Вот смотрит он зовущими, тоскующими глазами…. Вдруг они поймут? Вдруг всею своею грозною массою они двинутся вперёд, молча, без крика, вырвут из земли проклятый крест и руками оставшихся в живых высоко над теменем земли поднимут свободного Иисуса!..»
Христос – это модель человеческой жизни, возможно, идеальной жизни. Конечно, поедая вино и хлеб, только верующий вспомнит кровь и тело Христа, и это больше похоже на пережиток языческий верований, но не надо забывать о том, что это всё – символы. Символ даже того, что наша вечная жизнь куплена ценой одной (или всё же двух?) великой жертвы (брошенных в грязь монет?), и в суетном мире страстей мы редко вспоминаем об этом. Ценой всякой великой жертвы покупается каждая минута нашей жизни на земле, и в наших руках – сделать эту жизнь прекрасной и неповторимой, хотя бы для себя. Но каждый идёт своим путём, и иногда пути пересекаются, конечно, не просто так, ведь всё в жизни имеет смысл, даже те жертвы, которые приносим мы. Из-за любви, конечно. Вот Иван Сусанин отдал жизнь за царя, а Иуда Искариот отдал жизнь за Христа, может быть, этим сделав возможным воскресение. Иуда пошёл против себя, и Бог не хотел этой жертвы, значит, Иуда – бунтарь. Но никогда нельзя бунтовать против мира, в котором живёшь – это очень опасно. Всё кончится слишком хорошо или, наоборот, слишком плохо. Как известно, третьего не дано. Жизнь так сложна, что один бунтарь погоды не делает, а если бунтарей будет слишком много, то жизнь перестанет быть жизнью (революция, гражданская война и т. д.). Зато когда бунтарь хочет изменить мир через себя и избавить его от слишком ужасных пороков, он тут же становится кумиром.
Иуда не хотел менять мир, он хотел спасти его. Но как не вспомнить Достоевского – «красота спасёт мир», а красотой Иуда не обладал, и идея о том, что он, насквозь порочный предатель в будущем, осмелится полюбить ближнего и пожелает делать добро – парадокс. Конфликт человека и религии, или, если хотите, внешнего и внутреннего.
Вот до чего может дойти человек, имея внутренние силы. Ведь никому не придёт в голову признать Иуду святым, мучеником за веру, потому что он – предатель, и одно это уже подразумевает грех. Но – по Андрееву – Иисус понял Иуду, а значит, и простил. «Гений и злодейство – две вещи несовместные», но злодей ли Иуда, гений ли Христос? Иуда – орудие в руках Бога, Христос – носитель божественной идеи, и объединяет их сам Бог, значит, они – братья.
Каин и Авель, правда, тоже были братьями, но Иуда, в отличие от Каина, хотел не убить, а спасти, доказать, что хотел пожертвовать собой, а не Христом. Так кто же виноват, что получилось так? Христос, вознесясь на небо от своих апостолов, возьмёт с собой Иуду, покровителя обиженных, и «Иуда будет в раю».

Литература

11 класс

Урок № 5

Бездны человеческой души как главный объект изображения (обзор по творчеству Л. Н. Андреева)

Перечень вопросов, рассматриваемых теме

1. Хроника жизни и творчества;

2. Идейно-художественное своеобразие рассказов Л. Андреева;

3. Размышления о смысле человеческого бытия;

4. Психологический театр Л. Андреева;

5. Жанр реалистически-бытового рассказа писателя.

Тезаурус

Атеист – человек, полностью отрицающий существование Бога и не приемлющий веру.

Катаклизм – резкий перелом в характере и условиях органической жизни на обширном пространстве земной поверхности под влиянием разрушительных атмосферных и вулканических процессов.

Неореализм – течение в литературе второй половины ХХ века: так называемая «традиционная проза», ориентированная на традиции классики (возвращение к реалистической эстетике XIX века) и обращенная к историческим, социальным, нравственным, философским и эстетическим проблемам современности.

Фельетон – газетная статья на злободневную тему, использующая приёмы литературно-художественного изложения, особенно приёмы сатиры.

Список литературы

Основная литература:

1. Лебедев Ю. В. Литература для 11 класса: в 2 частях. М.: Просвещение, 2016. Ч. 1. C. 226–244

Дополнительная литература:

1. Чалмаев В. А., Зинин С.А. Русская литература ХХ века: Учебник для 11 класса: В 2 ч. – 5 –е изд. М.: Русское слово – РС, 2008.

Открытые электронные ресурсы:

1. Андреев Л. Н. Иуда Искариот. // http://leonidandreev.ru : Сайт, посвящённый творчеству Леонида Андрева.

URL: http://leonidandreev.ru/povesti/iuda.htm (дата обращения: 18082018).

Теоретический материал для самостоятельного изучения

Леонид Николаевич Андреев родился 21 августа 1871 года в Орле в семье землемера и дочери польского помещика. В детстве он много читает. Его любимые писатели – Жюль Верн, Чарльз Диккенс, Лев Толстой. Позже он увлекается немецкими философами, в частности, трудами Артура Шопенгауэра.

В 1891 году Леонид поступает на юридический факультет Петербургского университета. Чтобы оплачивать учёбу, студенту, в частности, приходится подрабатывать частными уроками и рисовать портреты на заказ. В 1892 году в журнале «Звезда» выходит его первый рассказ под названием «В холоде и золоте». В этом автобиографическом произведении автор рисует картину жизни бедного голодного студента.

Диплом юриста писатель получает в Московском университете. В Петербурге его отчисляют за долги.

Активная литературная деятельность Леонида Андреева начинается в 1897 году. В это время будущий писатель служит помощником присяжного поверенного. Он публикуется в газетах «Курьер» и «Московский вестник» под псевдонимом «James Lynch». Настоящий успех приходит к нему в 1901 году с рассказом «Жили-Были» в журнале «Жизнь».

Тематика произведений Андреева нередко вызывает негодование литературных критиков. Среди прочих – скептицизм и неверие в человеческий разум, обратившие на себя внимание в рассказах «Стена» и «Бездна». Оба эти произведения объединяет ощущение кромешной тьмы и бессмысленности существования.

Ещё одна важная тема – это отношение человека к Богу. Впервые она чётко звучит в повести 1903 года «Жизнь Василия Фивейского». Замысел возникает с подачи Максима Горького и его рассказе о священнике, который приходит к отрицанию религии. В итоге в произведении ярко проявляется андреевская концепция личности: человек ничтожен перед лицом Вселенной, жизнь лишена высшего смысла, а окружающая действительность мрачна и несправедлива. Василий Фивейский терпит поражение, но вместе с тем его убеждения остаются непобежденными.

Для писателя важны не факты, не «мнимая достоверность деталей», а образ души или «кусочек психобиографии человека». В его произведениях мы не встретим характеры, у Андреева есть только одна идея как особый метод «условного реализма».

Повесть «Жизнь Василия Фивейского» – это своеобразная история душевных катаклизмов, сложные пути исканий героя и цепь жестоких испытаний его веры. Утонет его сын, сгорит дом, умрёт от ожогов жена – священник, «скрипнув зубами» громко повторяет: «Я – верю». На протяжении всего произведения автор изучает трансформацию внутреннего мира Василия. В конце концов герой обращается к Богу со словами: «Так зачем же я верил? Так зачем же ты дал мне любовь к людям и жалость? Так зачем же всю жизнь мою ты держал меня в плену, в рабстве, в оковах? Ни мысли свободной! Ни чувства! Ни вздоха! Всё одним тобою, всё для тебя. Один ты! Ну, явись же – я жду!» … «Он искал правды когда-то, и теперь он захлёбывался ею, этою беспощадною правдою страдания, и в мучительном сознании бессилия ему хотелось бежать на край света, умереть, чтобы не видеть, не слышать, не знать. Он позвал к себе горе людское – и горе пришло. Подобно жертвеннику, пылала его душа, и каждого, кто подходил к нему, хотелось ему заключить в братские объятия и сказать: “Бедный друг, давай бороться вместе и плакать, и искать. Ибо ниоткуда нет человеку помощи”».

Эту повесть высоко оценивает Александр Блок: «В нём – в Леониде Андрееве – находят нечто общее с Эдгаром По. Это до известной степени верно, но огромная разница в том, что в рассказах Андреева нет ничего “необыкновенного”, “странного”, “фантастического”, “таинственного”. Всё простые житейские случаи».

Начиная с 1905 года, Андреев выступает и как прозаик, и как драматург. Писатель с восторгом приветствует первую русскую революцию: участвует в общественной жизни, работает в большевистской газете «Борьба», сотрудничает с модернистским альманахом издательства «Шиповник».

В этот период большое место в творчестве писателя занимает театр. Он пишет ряд драматических произведений, среди которых пьеса «Царь Голод». В ней Андреев обличает «сытое» общество, не готовое к изменениям, и не чуткое к страданиям других.

В 1907 году на свет выходит повесть «Иуда Искариот». Главную тему можно обозначить цитатой: «… Кто любит, тот не спрашивает, что делать! Он идёт и делает всё. Он плачет, он кусается, он душит врага и кости ломает у него! Кто любит! Когда твой сын утопает, разве ты идёшь в город и спрашиваешь прохожих: “Что мне делать? Мой сын утопает!” - а не бросаешься сам в воду и не тонешь рядом с сыном. Кто любит!».

Согласно христианским представлениям, Христос – воплощение истины, добра и красоты, а предавший его Иуда – олицетворение лжи, подлости и коварства. По свидетельству современников писателя, этот образ был загадочен для Андреева всю жизнь. «Психология предательства» - основная тема повести. Идейный конфликт в повести носит богоборческий характер: поступками Иисуса руководит любовь к людям, Иуда не любит людей. Здесь и сталкиваются два мировоззрения. Автор максимально сближает язык произведения с библейским, но нарушает сюжет: ученики Христа – люди без собственного мнения, а Иуда, хоть и двуличный, но обладает индивидуальностью.

В контексте повести смерть Иуды так же символична, как и распятие на кресте Иисуса. Крест - это схождение Добра и Зла. Обманутый людьми, Иуда добровольно покидает этот мир вслед за своим учителем.

В повести «Иуда Искариот» Леонид Андреев ставит вечные вопросы: что правит людьми? Добро или зло? Истина или ложь? Можно ли жить праведно в неправедном мире? Но однозначных ответов на эти вопросы нет. Александр Блок говорит, что в этом произведении «душа автора - живая рана».

Примеры и разбор решения заданий тренировочного модуля

1. Выбор элемента из выпадающего списка (в тексте).

Андреев – ____________, верил в мысли. В своей новелле «Мысли» Андреев повествует о преступлении, где герой симулирует сумасшествие, но затем уже не может различить вымысел и реальность.

Выпадающий список:

Фантазёр.

Подсказка: Л. Н. Андреев говорил, что не верит в Бога.

Правильный ответ: атеист.

Леонид Андреев не верил в Царство Божие, он писал: «Царство человека должно быть на земле. Отсюда призывы к Богу нам враждебны». Андреев считал себя атеистом (хотя его взгляды довольно противоречивы, а художественная правда иной раз противоречит его антирелигиозным высказываниям, тем не менее, в задании мы руководствуемся прямыми цитатами автора).

2. Ребус-соответствие.

Соотнесите имена писателей с их высказываниями.

1. «Человек редкой оригинальности, редкого таланта и достаточно мужественный в своих поисках истины».

2. «Вы пишете, что достоинство ваших произведений есть искренность. Я признаю не только это, но и что цель их добрая: желание содействовать благу людей» (Из письма Л. Андрееву).

3. «За нею (повестью «Иуда Искариот») - душа автора - живая рана. Думаю, что страдание её - торжественно и победоносно»

Л. Толстой;

М. Горький.

Правильный ответ:

М. Горький - «Он был таков, каким хотел и умел быть, человеком редкой оригинальности, редкого таланта и достаточно мужественным в своих поисках истины».

А. Блок - «За нею (повестью «Иуда Искариот») – душа автора – живая рана. Думаю, что страдание её – торжественно и победоносно».

Л. Толстой - «Вы пишете, что достоинство ваших произведений есть искренность. Я признаю не только это, но и что цель их добрая: желание содействовать благу людей» (Из письма Л. Андрееву).

Максим Горький познакомился с Андреевым в 1900 году, именно он в 1905 году помог Андрееву преодолеть депрессию (после смерти жены в родах). Он знал Андреева, как никто.

Лев Толстой состоял с Андреевым в переписке.

Александр Блок вспоминал: «Любил я Леонида Николаевича? – Не знаю. Был я горячим поклонником его таланта? – Нет, без оговорок утверждать этого не могу. Несмотря на все это, я чувствую, что у меня есть одно, длинное и важное, воспоминание об умершем; длинное – потому что мы были «знакомы» или «незнакомы» на протяжении десяти лет; важное – потому что оно связано с источниками, которые питали его жизнь и мою жизнь».

Евангельская история предательства Иудой Искариотом Иисуса Христа могла заинтересовать Леонида Андреева как писателя тем, что её можно было «олитературить», то есть привести в соответствие с принципами изображения и оценки человека в его собственном творчестве, опираясь при этом на традиции русской литературы XIX века (Лесков, Достоевский, Толстой) в обработке произведений учительной литературы.

Так же как и его предшественники, Андреев увидел в ситуациях дидактической литературы значительный трагический потенциал, который столь внушительно раскрыли в своём творчестве два гения — Достоевский и Толстой. Андреев существенно усложнил и углубил личность Иуды, сделав его идейным оппонентом Иисуса, и его повесть приобрела все признаки жанра духовной драмы, образцы которой читателю были известны по романам Достоевского 1860-1870-х годов и произведениям позднего Толстого.

Автор повести следует фабуле евангельской истории избирательно, сохраняя при этом её ключевые ситуации, имена её персонажей, — словом, создаёт иллюзию её пересказа, на деле же предлагая читателю собственную версию этой истории, создаёт вполне оригинальное произведение с характерной для этого писателя экзистенциальной (человек в мире) проблематикой.

В повести Андреева идейные убеждения героев полярны (вера — неверие) — в соответствии с жанровой её спецификой; в то же время в их отношениях решающую роль играет интимное, личностное начало (симпатии и антипатии), заметно усиливающее трагический пафос произведения.

Оба главных героя повести, Иисус и Иуда, и прежде всего последний, явно гиперболизированы в духе исповедуемого Андреевым экспрессионизма, предполагающего гигантизм героев, их неординарные духовные и физические способности, нагнетание трагизма в человеческих отношениях, экстатическое письмо, то есть повышенную экспрессивность стиля и преднамеренную условность образов и ситуаций.

Иисус Христос у Андреева — воплощённая духовность, но самому этому художественному воплощению, как это бывает с идеальными героями, недостаёт внешней конкретики. Мы почти не видим Иисуса, не слышим его речей; эпизодически представлены его душевные состояния: Иисус может быть благодушным, привечая Иуду, смеяться над его шутками и шутками Петра, быть разгневанным, тоскующим, скорбящим; причём в этих эпизодах отражается в основном динамика его отношений с Иудой.

Иисус Христос, фигура страдательная, является в повести героем второго плана — сравнительно с Иудой, настоящим протагонистом, активным «действующим лицом».

Именно он, в перипетиях его отношений с Иисусом, с самого начала и до финала повести находится в центре внимания повествователя, что и дало основание писателю назвать произведение его именем. Художественный характер Иуды существенно сложнее характера Иисуса Христа.

Иуда предстаёт перед читателем сложной загадкой, как, впрочем, и для учеников Иисуса, во многом и для самого их учителя. Весь он определённым образом «зашифрован», начиная с его внешности; ещё сложнее понять мотивы его отношений с Иисусом. И хотя главная интрига повести прописана автором отчётливо: любящий Иисуса Иуда выдаёт его в руки его врагов, иносказательный стиль этого произведения существенно затрудняет понимание тонких нюансов отношений между героями.

Иносказательный язык повести и является основной проблемой её интерпретации. Иуда представлен повествователем — на основе своеобразного плебисцита — как отверженный всеми людьми человек, как изгой: «и не было никого, кто мог бы сказать о нём доброе слово».

Впрочем, представляется, что и сам Иуда не слишком благоволит к роду человеческому и от своей отверженности не особенно страдает. Испуг, оторопь, отвращение вызывает Иуда даже у учеников Иисуса «как нечто невиданно-безобразное, лживое и омерзительное», не одобряющих поступок своего учителя — приблизить к себе Иуду. Но для Иисуса нет отверженных: «с тем духом светлого противоречия, который неудержимо влёк его к отверженным и нелюбимым, он решительно принял Иуду и включил его в круг избранных» (там же). Но не разумом, а верой руководствовался Иисус, принимая своё решение, недоступное пониманию его учеников, верой в духовную сущность человека.

«Ученики волновались и сдержанно роптали», и не было у них сомнения в том, «что в желании его приблизиться к Иисусу скрывалось какое-то тайное намерение, был злой и коварный расчет. Чего ещё можно ждать от человека, который «шатается бессмысленно в народе … лжёт, кривляется, зорко высматривает что-то своим воровским глазом … любопытный, лукавый и злой, как одноглазый бес»?

Наивный, но дотошный Фома «внимательно разглядывал Христа и Иуду, сидевших рядом, и эта странная близость божественной красоты и чудовищного безобразия … угнетала его ум, как неразрешимая загадка». Лучший из лучших и худший из худших … Что между ними общего? По крайней мере, они способны мирно сидеть рядом: оба они из рода человеческого.

Внешность Иуды свидетельствовала о том, что он органически чужд ангельского начала: «короткие рыжие волосы не скрывали странной и необыкновенной формы его черепа:
точно разрубленный с затылка двойным ударом меча и вновь составленный, он явственно делился на четыре части и внушал недоверие, даже тревогу: за таким черепом не может быть тишины и согласия, за таким черепом всегда слышится шум кровавых и беспощадных битв».

Если Иисус является воплощением духовно-нравственного совершенства, образцом кротости и внутренней умиротворённости, то Иуда, по-видимому, и внутренне расколот; можно предположить, что по призванию он неугомонный бунтарь, вечно чего-то ищущий, вечно одинокий. Но разве и сам Иисус не одинок в этом мире?

А что скрывается за странным ликом Иуды? «Двоилось также и лицо Иуды: одна сторона его, с чёрным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская и застывшая; и хотя по величине она равнялась
первой, но казалась огромною от широко открытого слепого глаза. Покрытый белёсой мутью, не смыкающийся ни ночью, ни днём, он одинаково встречал и свет и тьму; но оттого ли, что рядом с ним был живой и хитрый товарищ, не верилось в его полную слепоту».

К внешнему безобразию Иуды ученики Иисуса скоро привыкли. Смущало выражение лица Иуды, напоминавшее маску лицедея: то ли комика, то ли трагика. Иуда мог быть весёлым, общительным, хорошим рассказчиком, правда, несколько эпатирующим слушателей своими скептическими суждениями о человеке, впрочем, и себя самого готовым представить в самом невыгодном свете. «Лгал Иуда постоянно, но и к этому привыкли, так как не видели за ложью дурных поступков, а разговору Иуды и его рассказам она придавала особенный интерес и делала жизнь похожею на смешную, а иногда и страшную сказку». Так реабилитируется ложь, в данном случае художественный вымысел, игра.

В качестве артиста по своей натуре Иуда единственный среди учеников Иисуса. Впрочем, Иуда не только тешил слушателей вымыслами: «По рассказам Иуды выходило так, будто он знает всех людей, и каждый человек, которого он знает, совершил в своей жизни какой-нибудь дурной поступок или даже преступление».

Что это — ложь или правда? А как же ученики Иисуса? А сам Иисус? Но Иуда уклонялся от таких вопросов, сея смуту в души слушателей: шутит он или говорит серьёзно? «И пока в шутовских гримасах корчилась одна сторона его лица, другая качалась серьёзно и строго, и широко смотрел никогда не смыкающийся глаз».

Именно этот, то ли слепой, мёртвый, то ли всевидящий глаз Иуды вселял в души учеников Иисуса тревогу: «пока двигался его живой и хитрый глаз, Иуда казался простым и добрым, но когда оба глаза останавливались неподвижно и в странные бугры и складки собиралась кожа на его выпуклом лбу, — являлась тягостная догадка о каких-то совсем особенных мыслях, ворочающихся под этим черепом.

Совсем чужие, совсем особенные, совсем не имеющие языка, они глухим молчанием тайны окружали размышляющего Искариота, и хотелось, чтобы он поскорее начал говорить, шевелиться и даже лгать. Ибо сама ложь, сказанная человеческим языком, казалась правдою и светом перед этим безнадёжно-глухим и неотзывчивым молчанием».

Ложь снова реабилитируется, потому что общение — способ бытия человека — отнюдь не чуждо лжи. Слаб человек. Такой Иуда ученикам Иисуса понятен, он почти свой. От трагической маски Иуды веяло холодным безучастием к человеку; так смотрит на человека судьба.

Между тем Иуда явно стремился к общению, активно внедряясь в сообщество учеников Иисуса, завоёвывая симпатии их учителя. К этому были основания: со временем окажется, что нет ему равных среди учеников Иисуса по уму, по физической силе и силе воли, по способности к метаморфозам. И это ещё не всё. Чего только стоит его желание «когда-нибудь взять землю, поднять и, быть может, бросить её», заветное желание Иуды, похожее на озорство.

Так раскрыл Иуда одну из своих тайн в присутствии Фомы, впрочем, с полным пониманием того, что тот заведомо не поймёт иносказания.

Иисус поручил Иуде денежный ящик и хозяйственные заботы, указывая тем самым ему место среди учеников, и со своими обязанностями Иуда справлялся превосходно. Но за тем ли пришёл Иуда к Иисусу, чтобы стать одним из его учеников?

Автор отчётливо дистанцирует независимого в своих суждениях и поступках Иуду от учеников Иисуса, принцип поведения которых — конформизм. С иронией относится Иуда к ученикам Иисуса, живущим с оглядкой на оценку учителем их слов и поступков. И сам Иисус, воодушевляемый верой в духовное воскресение человека, знает ли человека реального, земного, так, как знает его Иуда — хотя бы по себе самому, непоседе с неуживчивым характером, безобразному внешне, лгуну, скептику, провокатору, актёру, для которого как будто бы нет ничего святого, для которого жизнь — игра. Чего же добивается этот странный и даже несколько страшный человек?

Неожиданно, демонстративно, в присутствии Христа и его учеников, непристойно спорящих о месте возле Иисуса в раю, перечисляющих перед учителем свои заслуги, Иуда открывает ещё одну из своих тайн, заявляя «торжественно и строго», глядя прямо в глаза Иисусу: «Я! Я буду возле Иисуса». Это уже не игра.

Дерзкой выходкой показалось ученикам Иисуса это заявление Иуды. Иисус «медленно опустил взоры» (там же), как человек, обдумывающий сказанное. Загадал Иуда Иисусу загадку. Ведь речь идёт о высшей награде для человека, которую нужно заслужить. Как же полагает заслужить её Иуда, который ведёт себя так, словно сознательно и явно оппонирует Иисусу?

Оказывается, Иуда в такой же мере идеолог, как и Иисус. И отношения Иуды с Иисусом начинают складываться как своеобразный диалог, всегда заочный. Этот диалог разрешится трагическим событием, причину которого все, включая Иисуса, увидят в предательстве Иуды. Однако и предательство имеет свои мотивы. Именно «психология предательства» интересовала Леонида Андреева прежде всего, по собственному его свидетельству, в создаваемой им повести.

В основе сюжета повести «Иуда Искариот» лежит «история души человеческой», конечно же Иуды Искариота. Автор произведения всеми доступными ему средствами окутывает своего героя тайнами.

Такова эстетическая установка писателя-авангардиста, возлагающего на читателя нелёгкий труд разгадывания этих тайн. Но и сам герой во многом тайна для себя самого.

Но главное — цель своего прихода к Иисусу — он знает твёрдо, хотя доверить эту тайну он может только самому Иисусу, да и то в критической для них обоих ситуации, — в отличие от его учеников, постоянно и назойливо, в соперничестве друг с другом уверяющих учителя в своей любви к нему.

Иуда объясняется в любви к Иисусу интимно, без свидетелей и даже без надежды быть услышанным: «Но ведь ты знаешь, что я люблю тебя. Ты всё знаешь, — звучит в вечерней тишине голос Иуды накануне страшной ночи. — Господи, Господи, затем ли в «тоске и муках искал я Тебя всю мою жизнь, искал и нашёл!».

Неужели обретение Иудой смысла существования с роковой неизбежностью привело его к необходимости выдать Иисуса его врагам? Как это могло случиться?

Иуда понимает свою роль возле Иисуса иначе, чем сам Иисус-учитель. Нет сомнения в том, что слово Иисуса — это святая истина о сущности человека. Но способно ли слово
изменить плотскую его природу, которая даёт о себе знать постоянно, в извечной борьбе с началом духовным, сокрушительно напоминая о себе страхом смерти?

Сам Иуда переживает этот страх в селении, в котором его жители, разгневанные обличениями Иисуса, готовы были забросать камнями самого обличителя и его растерявшихся учеников. Это был страх Иуды не за себя, а за Иисуса («охваченный безумным страхом за Иисуса, точно видя уже капли крови на его белой рубашке, Иуда яростно и слепо бросался на толпу, грозил, кричал, умолял и лгал и тем дал время и возможность уйти Иисусу и его ученикам».

Это был духовный акт преодоления страха смерти, истинное выражение любви человека к человеку. Как бы то ни было, не слово истины Иисуса, а ложь Иуды, представившего вероучителя разгневанной толпе обыкновенным обманщиком, актерская его одарённость, способная заворожить человека и заставить его забыть о гневе («он бешено метался перед толпой и очаровывал её какой-то странной силой» (там же), спасли Иисуса и его учеников от смерти.

Это была ложь во спасение, во спасение Иисуса Христа. «Но ты солгал!» — упрекает принципиальный Фома беспринципного Иуду, чуждого каких-либо догматов, в особенности если речь идёт о жизни и смерти Иисуса.

«И что такое ложь, мой умный Фома? Разве не большей ложью была бы смерть Иисуса?» — задаёт Иуда каверзный вопрос. Иисус в принципе отвергает всякую ложь, какими бы мотивами ни оправдывал себя лгущий. Такова идеальная правда, с которой не поспоришь.

Но Иуде Иисус нужен живым, потому что он сам и есть святая правда, и ради неё Иуда готов пожертвовать собственной жизнью. Так что такое правда и что такое ложь? Иуда решил для себя этот вопрос бесповоротно: правда — это сам Иисус Христос, человек, как Бог совершенный в духовной его ипостаси, дар небес человечеству. Ложь — его уход из жизни. А потому Иисуса нужно всячески оберегать, потому что другого такого не будет.

Смерть подстерегает праведника на каждом шагу, ибо людям не нужна правда об их несовершенстве. Им нужен обман, точнее — вечный самообман, будто человек — существо исключительно плотское. С этой ложью легче жить, потому что плотскому человеку всё прощается. Об этом и говорит Иуда Фоме: «Я им дал то, что они просили (то есть ложь), а они вернули то, что мне нужно» (живого Иисуса Христа).

Что же ждёт Иисуса Христа в этом грешном земном мире, если рядом с ним не будет Иуды? Иуда нужен Иисусу. Иначе – он погибнет, и вместе с ним погибнет и Иуда», — убеждён Искариот.

Ибо чем станет мир без божества? Только нужен ли сам Иуда Иисусу, верующему в возможность духовного просветления человечества?

Люди не особенно верят словам, а потому нестойки в убеждениях. Вот в одном из селений его жители радушно встречали Иисуса и его учеников, «окружали их вниманием и любовью и становились верующими», но стоило Иисусу отойти от этого селения, как одна из женщин заявила о пропаже козлёнка, и хотя козлёнка вскоре нашли, жители почему-то решили, что «Иисус обманщик и, может быть, даже вор». Это умозаключение сразу успокоило страсти.

«Иуда прав, Господи. Это были злые и глупые люди, и на камень упало семя твоих слов», — подтверждает наивный правдолюбец Фома правоту Иуды, который «рассказывал дурное о его жителях и предвещал беду».

Как бы то ни было, «с этого дня как-то странно изменилось к нему отношение Иисуса. И прежде почему-то было так, что Иуда никогда не говорил прямо с Иисусом, и тот никогда прямо не обращался к нему, но зато часто взглядывал на него ласковыми глазами, улыбался на некоторые его шутки, и если долго не видел, то спрашивал: а где же Иуда? А теперь глядел на него, точно не видя, хотя по-прежнему, — и даже упорнее, чем прежде, — искал его глазами всякий раз, как начинал говорить к ученикам или к народу, но или садился к нему спиною и через голову бросал свои слова на Иуду, или делал вид, что совсем его не замечает. И что бы он ни говорил, хотя бы сегодня одно, а завтра совсем другое, хотя бы даже то самое, что думает и Иуда, — казалось, однако, что он всегда говорит против Иуды». В иной ипостаси — не ученика, а идейного оппонента — открылся Иуда Иисусу.

Нелюбезное отношение к нему Иисуса Христа Иуду и обидело и озадачило. Почему Иисус так огорчается, когда ученики его, то есть все люди, оказываются мелочными, глупыми и легковерными? Не таковы ли они по своей сути? И как теперь сложатся дальнейшие его отношения с Иисусом? Неужели он навсегда утратит смысл своего существования, если Иисус окончательно от него отвернется? Для Иуды наступило время
осмыслить ситуацию.

Отстав от Иисуса и его учеников, Иуда направился в каменистый овраг в поисках уединения. Странным был этот овраг, каким увидел его Иуда: «ина опрокинутый, обрубленный череп похож был этот дико-пустынный овраг, и каждый камень в нём был как застывшая мысль, и их было много, и все они думали — тяжело, безгранично, упорно».

Сам в своей многочасовой неподвижности Иуда стал одним из этих «мыслящих» камней: » … неподвижно остановились на чём-то его глаза, оба неподвижные, оба покрытые белёсою странною мутью, оба точно слепые и страшно зрячие». Иуда — камень – одна из метаморфоз многосторонней его личности, означающая «каменную» В потенции силу его воли.

Силу воли нечеловеческую — как мертвенно-плоская сторона лица Иуды; силу воли, которая не остановится ни перед чем; она глуха к человеку. Нет, не Пётр камень, а он, Иуда, ведь недаром он родом из каменистой местности.

Мотив «окаменения» Иуды является сюжетообразующим. Подобие трепета испытывает вначале Иуда перед Иисусом, как и все его ученики. Но постепенно Иуда открывает в себе качества, которые определяют человеческое достоинство. И прежде всего — силу воли следовать своей дорогой, к чему человек предназначен самим порядком вещей. В этом смысл метафоры: Иуда — камень.

Развитие мотива «окаменения» мы находим в сцене состязания Иуды с Петром в бросании камней в пропасть. Для всех учеников, в том числе и для самого Иисуса Христа, это развлечение. И сам Иуда вступает в состязание, чтобы развлечь уставшего от долгой и трудной дороги Иисуса и заслужить его симпатию.

Однако нельзя не видеть в этой сцене её иносказательного смысла: «тяжелый, он ударялся коротко и тупо и на мгновение задумывался; потом нерешительно делал первый скачок — и с каждым прикосновением к земле, беря от неё быстроту и крепость, становился лёгкий, свирепый, всесокрушающий. Уже не прыгал, а летел он с оскаленными зубами, и воздух, свистя, пропускал его тупую, круглую тушу.

Вот край, — плавным последним движением камень взмывал кверху и спокойно, в тяжелой задумчивости, округло летел вниз, на дно невидимой пропасти». Не о камне только идёт речь в этом описании, но и об «истории души» Иуды, О крепнущей силе его воли, его устремлённости к дерзновенному поступку, к безоглядному желанию лететь в неизвестность — в символическую бездну, в царство свободы. И даже в бросаемом Иудой камне он словно видит своё подобие: отыскав подходящий камень, Иуда «ласково впивался в него длинными пальцами, качался вместе с ним и, бледнея, посылал его в пропасть».

И если при бросании камня Пётр «откидывался назад и так следил за его падением», то Иуда «наклонялся вперёд, выгибался и простирал длинные шевелящиеся руки, точно сам хотел улететь за камнем».

Мотив «окаменения» Иуды достигает апогея в сцене поучения Иисуса в доме Лазаря. Иуда обижен тем, что о его победе над Петром в бросании камней все так скоро забыли, а Иисус, по-видимому, не придал ей никакого значения.

Другие настроения были у учеников Иисуса, другим ценностям они поклонялись: «образы пройденного пути: и солнце, и камень, и трава, и Христос, возлежащий в шатре, тихо плыли в голове, навевая мягкую задумчивость, рождая смутные, но сладкие грёзы о каком-то вечном движении под солнцем. Сладко отдыхало утомлённое тело, и всё оно думало о чём-то загадочно-прекрасном и большом, — и никто не вспомнил об Иуде». И не было места в этом прекрасном, поэтическом мире Иуде с его никому не нужными достоинствами. Он так и остался чужим среди учеников Иисуса.

Вот окружили они своего учителя, и каждый из них желал каким-нибудь образом быть причастным к нему, хотя бы лёгким, неощутимым касанием его одежды. И только Иуда оказался в стороне. «Искариот остановился у порога и, презрительно миновав взглядом собравшихся, весь огонь его сосредоточил на Иисусе. И по мере того как смотрел, гасло всё вокруг него, одевалось тьмою и безмолвием, и только светлел Иисус с своей поднятой рукою».

Свет в тёмном и безмолвном мире – вот что такое Иисус для Иуды. Но что-то как будто тревожит Иуду, всматривающегося в Иисуса Христа: «но вот и он словно поднялся в воздух, словно растаял и сделался такой, как будто весь он состоял из надозёрного тумана, пронизанного светом заходящей луны; и мягкая речь его звучала где-то далеко-далеко и нежно».

Иисус представляется Иуде тем, чем он есть, — духом, светлым, бесплотным существом с чарующей, неземной мелодией слов и вместе с тем призраком, парящим в воздухе, готовым исчезнуть, раствориться в глубоком, безмолвном мраке земного существования человека.

Иуде, постоянно озабоченному судьбой Иисуса в этом мире, представляется, что сам он как-то иначе причастен к Иисусу, чем его ученики, озабоченные тем, чтобы быть ближе к Иисусу. Иуда заглядывает в себя, словно в себе самом полагает он найти ответ на этот вопрос: «и, вглядываясь в колеблющийся призрак, вслушиваясь в нежную мелодию далёких и призрачных слов, Иуда забрал в железные пальцы всю душу и в необъятном мраке её, молча, начал строить что-то огромное.

Медленно в глубокой тьме, он поднимал какие-то громады, подобные горам, и плавно накладывал одну на другую; и снова поднимал, и снова накладывал; и что-то росло во мраке, ширилось беззвучно, раздвигало границы.

Вот куполом почувствовал он голову свою, и в непроглядном мраке его продолжало расти огромное, и кто-то молча работал: поднимал громады, подобные горам, накладывал одну на другую и снова поднимал … И нежно звучали где-то далёкие и призрачные слова».

С полным напряжением воли, всех своих душевных сил Иуда выстраивает в своём воображении какой- то грандиозный мир, сознавая себя его властелином, но мир, увы, безмолвный и мрачный. Но Иуде мало власти над миром, ему нужна власть над Иисусом, чтобы мир навеки не остался во тьме и безмолвии. Это было дерзкое желание. Но это был и ключ к решению проблемы отношений Иуды с Иисусом.

Иисус как будто почувствовал исходящую от Иуды угрозу: он прервал свою речь, устремив на Иуду свой взор. Иуда стоял, «загораживая дверь, огромный и чёрный … ». Не тюремщика ли увидел проницательный Иисус в Иуде, если он поспешно вышел из дома «и прошёл мимо Иуды в открытую и теперь свободную дверь», оценив реальные возможности своего оппонента, его власти над собой?

Почему Иуда прямо не обращается к Иисусу, в отличие от других его учеников? Не по той ли причине, что в художественном мире повести Иисуса и Иуду разделяет какой-то независимый от них порядок вещей, неодолимая логика обстоятельств, подобие рока, как в трагедии? Иуде до поры до времени приходится смиряться с тем, что Иисус «для всех был нежным и прекрасным цветком, благоухающей розой ливанской, а для Иуды оставлял одни только острые шипы».

Иисус Христос любит своих учеников и холодно-терпелив в отношениях с Иудой, единственным из всех, кто искренне его любит. Где справедливость? И в сердце Иуды разгорается ревность — вечная спутница любви. Нет, не затем пришёл он к Иисусу, чтобы быть послушным его учеником.

Он хотел бы стать ему братом. Только, в отличие от Иисуса, нет у него веры в род людской, который по-настоящему не понимает, не ценит Иисуса Христа. Но сколько бы ни презирал Иуда людей, он верит в то, что в критическую для Христа минуту люди очнутся от духовной спячки и восславят его святость, его божественность, которые так же очевидны для всех, как солнце на небосводе. А если случится невозможное — люди отвернутся от Иисуса, он, только он, Иуда, останется с Иисусом, когда побегут от него его ученики, когда нужно будет разделить с Иисусом немыслимые страдания. «Я буду возле Иисуса!»

Идея Иуды вполне созрела, он уже договорился с Анной о выдаче Иисуса и только теперь понял, как дорог ему Иисус, которого он отдавал в чужие руки. «И, выйдя в место, куда ходили по нужде, долго плакал там, корчась, извиваясь, царапая ногтями грудь, кусая плечи. Ласкал воображаемые волосы Иисуса, нашёптывал тихо что-то нежное и смешное и скрипел зубами.

Потом внезапно перестал плакать, стонать и скрежетать зубами и тяжело задумался, склонив на сторону мокрое лицо, похожий на человека, который прислушивается. И так долго стоял он, тяжелый, решительный и всему чужой, как сама судьба». Так вот что скрывалось за двойственным ликом Иуды!

Сознание своей власти над Иисусом смиряет ревность Иуды. Вот он присутствует при сцене, когда «Иисус нежно и с благодарностью целовал Иоанна и ласково гладил по плечу высокого Петра. И без зависти, с снисходительным презрением смотрел Иуда на эти ласки. Что значат все эти … поцелуи и вздохи сравнительно с тем, что знает он, Иуда из Кариота, рыжий, безобразный иудей, рождённый среди камней!».

Воображать себя заботливым тюремщиком Иисуса — разве это не единственный для Иуды способ предметно выражать свою любовь? Наблюдая, как радуется Иисус, лаская ребёнка, которого Иуда где-то нашёл и тайно принёс Иисусу в качестве своеобразного подарка, чтобы его порадовать, «Иуда строго прохаживался в стороне, как суровый тюремщик, который сам весною впустил к заключённому бабочку и теперь притворно ворчит, жалуясь на беспорядок».

Иуда постоянно ищет возможность чем-нибудь порадовать Иисуса — втайне от него, как истинно любящий. Только мало Иуде такой любви, о которой Иисус даже не подозревает.

Братом хотел бы он стать Иисусу — любви и в страданиях. Только готов ли сам Иуда выдать Иисуса врагам, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, чего так упорно сам он добивается?

Страстно умоляет он Иисуса подать о себе весть, вступить с ним в диалог, освободить его от позорной роли: «Освободи меня. Сними тяжесть, она тяжелее гор и свинца. Разве ты не слышишь, как трещит под нею грудь Иуды из Кариота? И последнее молчание, бездонное, как последний взгляд вечности.

— Я иду». Мир отвечает молчанием. Иди, человек, куда хочешь, и делай, что знаешь. Иисус Христос просто Сын Человеческий.

Вот предстал Иуда перед Иисусом в роковую ночь лицом к лицу. И это был первый их диалог. Иуда «быстро придвинулся к Иисусу, ожидавшему его молча, и погрузил, как нож, свой прямой и острый взгляд в его спокойные, потемневшие глаза.

«Радуйся, равви! — сказал он громко, вкладывая странный и грозный смысл в слова обычного приветствия». Час испытаний настал. Иисус войдёт в мир победителем! Но вот увидел он сбившихся в стадо учеников Иисуса, парализованных страхом, надежда его поколебалась, «и зажглась в его сердце смертельная скорбь, какую испытал перед этим Христос.

Вытянувшись в сотню громко звенящих, рыдающих струн, он быстро рванулся к Иисусу и нежно поцеловал его холодную щёку. Так тихо, так нежно, с такой мучительной любовью и тоской, что, будь Иисус цветком на тоненьком стебельке, он не колыхнул бы его этим поцелуем и жемчужной росы не сронил бы с чистых лепестков».

Свершилось – Иуда вложил в свой поцелуй всю свою нежную любовь к Иисусу. Неужели ради этого поцелуя готов он подвергнуть Иисуса страшному испытанию? Но не понял Иисус значение этого поцелуя. «Иуда, — сказал Иисус и молнией своего взора осветил ту чудовищную груду насторожившихся теней, что была душой Искариота, — но в бездонную глубину её не мог проникнуть. — Иуда! Целованием ли предаёшь Сына Человеческого?». Да, целованием, но целованием любви: «Да! Целованием любви предаём мы тебя.

Целованием любви предаём мы тебя на поругание, на истязания, на смерть! Голосом любви скликаем мы палачей из тёмных нор и ставим крест — высоко над теменем земли
мы поднимаем на кресте любовью распятую любовь», — произносит Иуда внутренний монолог. Поздно теперь объясняться с Иисусом.

Так получилось, что Иуда, мучимый безответной любовью к Иисусу, возжелал власти над ним. И разве не любовь Иисуса Христа к роду человеческому стала причиной вражды к нему сильных мира сего, ненависти, не знающей предела? Не такова ли судьба любви в этом мире? Как бы то ни было, жребий брошен.

«Так стоял Иуда, безмолвный и холодный, как смерть, а крику души его отвечали крики и шум, поднявшиеся вокруг Иисуса». С этим чувством «как бы двойного бытия» — мучительного страха за жизнь Иисуса и холодного любопытства перед поведением людей, духовная слепота которых необъяснима, — останется Иуда до самой своей смерти.

Страдания Иисуса как-то странно сблизят его с Иудой, чего так упорно добивался последний: «и среди всей этой толпы были только они двое, неразлучные до самой смерти, дико связанные общностью страданий, — тот, кого предали на поругание и муки, и тот, кто его предал. Из одного кубка страданий, как братья, пили они оба, преданный и предатель, и огненная влага одинаково опаляла чистые и нечистые уста».

С тех пор как Иисус оказался в руках солдатни, бессмысленно, беспричинно его избивающей, Иуда живёт ожиданием того, что неизбежно должно случиться: люди поймут божественность Иисуса Христа. И тогда Иисус будет спасён — на веки вечные. Вот тишина наступила в караульне, где били Иисуса.

«Что это? Почему они молчат? Вдруг они догадались? Мгновенно голова Иуды наполнилась шумом, криком, рёвом тысяч взбесившихся мыслей. Они догадались? Они поняли, что это — самый лучший человек? — это так просто, так ясно. Что там теперь? Стоят перед ним на коленях и плачут тихо, целуя его ноги. Вот выходит он сюда, а за ним ползут покорно те — выходит сюда, к Иуде, выходит победителем, мужем, властелином правды, богом …

— Кто обманывает Иуду? Кто прав?

Но нет. Опять крики и шум. Бьют опять. Не поняли, не догадались и бьют ещё сильнее, ещё больнее бьют». Вот стоит Иисус перед судом толпы, тем судом, который должен разрешить спор Иуды с Иисусом. «И весь народ закричал, завопил, завыл на тысячу звериных и человеческих голосов:

— Смерть ему! Распни его!

И вот, точно глумясь над самим собою, точно в одном миге желая испытать всю беспредельность падения, безумия и позора, тот же народ кричит, вопит, требует тысячью звериных и человеческих голосов: — Варраву отпусти нам! Его распни! Распни!».

До последнего вздоха Иисуса надеется Иуда на чудо. «Что может удержать от разрыва тоненькую плёнку, застилающую глаза людей, такую тоненькую, что её как будто
нет совсем? Вдруг они поймут? Вдруг всею грозною массой мужчин, женщин и детей они двинутся вперёд, молча, без крика, сотрут солдат, зальют их по уши своею кровью, вырвут из земли проклятый крест и руками оставшихся в живых высоко над теменем земли поднимут свободного Иисуса! Осанна! Осанна!». Нет, умирает Иисус. И это возможно? Иуда — победитель? «Осуществился ужас и мечты. Кто вырвет теперь победу из рук Искариота? Пусть все народы, какие есть на земле, стекутся к Голгофе и возопиют миллионами своих глоток: «Осанна, Осанна!» — и моря крови и слёз прольют к подножию её — они найдут только позорный крест и мёртвого Иисуса».

Сбывшееся пророчество возносит Иуду на тот уровень гордости, который присущ повелителям мира: «теперь вся земля принадлежит ему, и ступает он твёрдо, как повелитель, как царь, как тот, кто беспредельно и радостно в этом мире одинок». Теперь и осанка его — осанка повелителя, «лицо его строго, и в безумной торопливости не бегают его глаза, как прежде. Вот останавливается он и с холодным вниманием осматривает новую, маленькую землю. Маленькая она стала, и всю её он чувствует под своими ногами.

Беспредельно и радостно одинокий, он гордо ощутил бессилие всех сил, действующих в мире, и все их бросил в пропасть». Мир предстал во мраке и безмолвии, и теперь Иуда имеет право судить всех и вся. Он обличает членов синедриона в преступной слепоте предал, а вас, мудрых, вас, сильных, предал он позорной смерти, которая не кончится
вовеки» и учеников Иисуса.

Теперь смотрят на неё сверху и снизу и хохочут и кричат: посмотрите на эту землю, на ней распяли Иисуса! И плюют на неё — как я!». Но без Иисуса мир утратил свет и смысл.

Быть рядом с Иисусом — значит уйти вслед за ним из этого опустевшего мира. «Почему же вы живы, когда он мертв?», — спрашивает Иуда учеников Иисуса. Иисус мёртв, и только мёртвым теперь не стыдно. Иуда готов и далее переносить нелюбовь к нему Иисуса, даже на небе, даже если Иисус пошлёт его в ад. Иуда способен и небо разрушить во имя любви к Иисусу, чтобы вместе с ним вернуться на землю, братски с ним обнявшись, и тем смыть с себя позорное имя Предателя. Так полагал Иуда, тот, кто истинно любил Иисуса и кто во имя любви обрёк его на муки и смерть.

Но иным вошёл он в память людей: «и все — добрые и злые — одинаково предадут проклятию позорную память его; и у всех народов, какие были, какие есть, останется он одиноким в жестокой участи своей — Иуда из Кариота, Предатель».

Люди по-своему оценивают человека, поведение которого тревожит их совесть. Историю одной любви и совершённого во имя её предательства поведал нам Леонид Андреев в повести «Иуда Искариот».

Цель урока : расширить знания учеников о творчестве Л. Н. Андреева, показать актуальность его творчества, совершенствовать навыки анализа текста.

Оборудование урока : портрет Л. Н. Андреева, издания его книг.

Методические приемы : рассказ учителя, беседа, повторение пройденного, межпредметные связи (с историей), комментированное чтение, анализ текста.

Ход урока.

I. Слово учителя о Леониде Андрееве.

Леонид Николаевич Андреев (1871-1919) - один из тех русских писателей, которые определяли умонастроения общества на рубеже ХIХ-ХХ веков. достаточно привести мнение И. А. Бунина , который не был щедр на похвалы: «Все-таки это единственный из современных писателей, к кому меня влечет, чью всякую новую вещь я тотчас же читаю».

Он начал как газетный фельетонист и судебный репортер, позже начал писать рассказы, сблизился с Горьким , с писателями литературного кружка «Среда», участвовал в издании сборников «Знание».

С творчеством Леонида Андреева вы немного знакомы. Какие его произведения вам запомнились?

(Рассказы «Петька на даче», «Баргамот и Гараська» , «Кусака» и др.)

Сам писатель объяснял выбор героя последнего рассказа так: «В рассказе «Кусака» героем является собака, ибо все живое имеет одну и ту же душу, все живое страдает одними и теми же страданиями и в великом и равенстве сливается воедино перед грозными силами жизни». В этих словах во многом отразились философские представления писателя.

Андреев писал об одиночестве (неважно, человека, собаки или абстрактного персонажа), о разобщенности душ, много размышлял о смысле жизни, о смерти, о вере, о Боге. Писал он и на актуальные, современные ему темы, но и в них взгляд писателя обобщенно-философский. Таков рассказ «Красный смех» (1904), посвященный событиям русско-японской войны. С необычайной экспрессивностью Андреев показал безумие кровопролития, безумие, бесчеловечность войны. Символическое название рассказа подчеркивает его обвинительный, антивоенный пафос.

Глубокое проникновение в психологию обреченного человека в «Рассказе о семи повешенных» на злободневную и сто лет назад тему терроризма. Автор с сочувствием пишет о приговоренных к смерти революционерах-террористах. Этот рассказ - отклик на реальные события. Андреев видит в приговоренных не столько преступников, сколько людей.

В творчестве Леонида Андреева острота современных ему вопросов соединяется со стремлением к их глубинному истолкованию, стремлением постичь «бездны» человеческой души, противоречия бытия.

Андреев не принял октябрьского переворота 1917 года, он стал эмигрантом, оставшись на территории, которая отошла к Финляндии.

Вспомним нашу историю. С каких событий началась первая русская революция 1905–1907 годов?

(Первая русская революция началась с Кровавого воскресенья, 9 января 1905 года, когда по инициативе священника Гапона петербургские рабочие пошли к Зимнему дворцу с петицией Николаю II, и это мирное массовое шествие было расстреляно царскими войсками. Год спустя выяснилось, что Гапон разоблачен эсерами как агент охранки и повешен ими в Озерках, дачном пригороде Петербурга.)

Леонид Андреев задумал произведение, в котором бы отразились эти события. Из письма Андреева Серафимовичу: «Между прочим, я подумываю со временем написать «Записки шпиона», нечто по психологии предательства». Со временем замысел приобрел более общие, философские черты: писатель переосмысливает евангельский сюжет, ставит вечные вопросы добра и зла под необычным углом. Постепенно задуманный рассказ перерос в повесть, она была закончена в феврале 1907 года.

III. Беседа по повести «Иуда Искариот».

Найдите описание внешности Иуды Искариота. В чем необычность его портрета?

(«Короткие рыжие волосы не скрывали странной и необыкновенной формы его черепа: точно разрубленный с затылка двойным ударом меча и вновь составленный, он явно делился на четыре части и внушал недоверие, даже тревогу: за таким черепом не может быть тишины и согласия, за таким черепом всегда слышится шум кровавых и беспощадных битв. Двоилось также и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская и застывшая; и хотя по величине она равнялась первой, но казалась огромною от широко открытого слепого глаза. Покрытый белесой мутью, не смыкающийся ни ночью, ни днем, он одинаково встречал и свет и тьму; но оттого ли, что рядом с ним был живой и хитрый товарищ, не верилось в его полную слепоту».
Во-первых, отметим необычность выбранных деталей портрета. Андреев описывает череп Иуды, сама форма которого внушает «недоверие и тревогу». Во-вторых, обратим внимание на двойственность в облике Иуды, несколько раз подчеркнутую писателем. Двойственность не только в словах «двойным», «двоилось», но и в парах однородных членов, синонимов: «странной и необыкновенной»; «недоверие, даже тревогу», «тишины и согласия»; «кровавых и беспощадных» - и антонимов: «разрубленный… и вновь составленный», «живая» - «мертвенно-гладкая», «подвижная» - «застывшая», «ни ночью, ни днем», «и свет, и тьму».
Такой портрет можно назвать психологическим : он передает суть героя - двойственность его личности, двойственность поведения, двойственность чувств, исключительность его судьбы.)

Почему Иуда всю жизнь искал встречи с Иисусом?

(Иуда кровно связан с нищим и голодным людом. Жизнь наложила на одну его половину и души, и внешности свой мертвящий отпечаток. Другая половина жаждала познания, истины. Он знал правду о грешной, темной сущности людей и хотел найти силу, способную преобразить эту сущность.)

На чьей стороне Иуда: на стороне людей или на стороне Иисуса?

(Иуда - один из людей, он считает, что Иисус не будет понят теми, кто не имеет даже хлеба насущного. Издеваясь над апостолами, он совершает грех: крадет деньги, но крадет, чтобы накормить голодную блудницу. Иисус вынужден одобрить поступок Иуды, продиктованный любовью к ближнему. Иисус признает победу Иуды над апостолами. Иуда способен воздействовать на толпу, силой своего унижения защищает Христа от ярости толпы.

Иуда становится посредником между Иисусом и людьми.)

В чем корень конфликта между Иисусом и Иудой?

(Иисус проповедует милосердие, всепрощение, долготерпение. Иуда же страстно желает сотрясти основы грешного мира. Он вечно лжет, он обманщик и вор. Иисус знает о предательстве Иуды, но принимает свою судьбу.)

Как ведет себя Иуда после предательства?

Однажды, около полудня, Иисус и ученики его проходили по каменистой и горной дороге, лишенной тени, и так как уже более пяти часов находились в пути, то начал Иисус жаловаться на усталость. Ученики остановились, и Петр с другом своим Иоанном разостлали на земле плащи свои и других учеников, сверху же укрепили их между двумя высокими камнями, и таким образом сделали для Иисуса как бы шатер. И он возлег в шатре, отдыхая от солнечного зноя, они же развлекали его веселыми речами и шутками. Но, видя, что и речи утомляют его, сами же будучи мало чувствительны к усталости и жару, удалились на некоторое расстояние и предались различным занятиям. Кто по склону горы между камнями разыскивал съедобные корни и, найдя, приносил Иисусу; кто, взбираясь все выше и выше, искал задумчиво границ голубеющей дали и, не находя, поднимался на новые островерхие камни. Иоанн нашел между камней красивую, голубенькую ящерицу и в нежных ладонях, тихо смеясь, принес ее Иисусу; и ящерица смотрела своими выпуклыми, загадочными глазами в его глаза, а потом быстро скользнула холодным тельцем по его теплой руке и быстро унесла куда-то свой нежный, вздрагивающий хвостик. Петр же, не любивший тихих удовольствий, а с ним Филипп занялись тем, что отрывали от горы большие камни и пускали их вниз, состязаясь в силе. И, привлеченные их громким смехом, понемногу собрались вокруг них остальные и приняли участие в игре. Напрягаясь, они отдирали от земли старый, обросший камень, поднимали его высоко обеими руками и пускали по склону. Тяжелый, он ударялся коротко и тупо и на мгновение задумывался; потом нерешительно делал первый скачок — и с каждым прикосновением к земле, беря от нее быстроту и крепость, становился легкий, свирепый, всесокрушающий. Уже не прыгал, а летел он с оскаленными зубами, и воздух, свистя, пропускал его тупую, круглую тушу. Вот край, — плавным последним движением камень взмывал кверху и спокойно, в тяжелой задумчивости, округло летел вниз, на дно невидимой пропасти. — Ну-ка, еще один! — кричал Петр. Белые зубы его сверкали среди черной бороды и усов, мощная грудь и руки обнажились, и старые сердитые камни, тупо удивляясь поднимающей их силе, один за другим покорно уносились в бездну. Даже хрупкий Иоанн бросал небольшие камешки и, тихо улыбаясь, смотрел на их забаву Иисус. — Что же ты, Иуда? Отчего ты не примешь участия в игре, — это, по-видимому, так весело? — спросил Фома, найдя своего странного друга в неподвижности, за большим серым камнем. — У меня грудь болит, и меня не звали. — А разве нужно звать? Ну, так вот я тебя зову, иди. Посмотри, какие камни бросает Петр. Иуда как-то боком взглянул на него, и тут Фома впервые смутно почувствовал, что у Иуды из Кариота — два лица. Но не успел он этого понять, как Иуда сказал своим обычным тоном, льстивым и в то же время насмешливым: — Разве есть кто-нибудь сильнее Петра? Когда он кричит, все ослы в Иерусалиме думают, что пришел их Мессия, и тоже поднимают крик. Ты слышал когда-нибудь их крик, Фома? И, приветливо улыбаясь и стыдливо запахивая одеждою грудь, поросшую курчавыми рыжими волосами, Иуда вступил в круг играющих. И так как всем было очень весело, то встретили его с радостью и громкими шутками, и даже Иоанн снисходительно улыбнулся, когда Иуда, кряхтя и притворно охая, взялся за огромный камень. Но вот он легко поднял его и бросил, и слепой, широко открытый глаз его, покачнувшись, неподвижно уставился на Петра, а другой, лукавый и веселый, налился тихим смехом. — Нет, ты еще брось! — сказал Петр обиженно. И вот один за другим поднимали они и бросали гигантские камни, и, удивляясь, смотрели на них ученики. Петр бросал большой камень, — Иуда еще больше. Петр, хмурый и сосредоточенный, гневно ворочал обломок скалы, шатаясь, поднимал его и ронял вниз, — Иуда, продолжая улыбаться, отыскивал глазом еще больший обломок, ласково впивался в него длинными пальцами, облипал его, качался вместе с ним и, бледнея, посылал его в пропасть. Бросив свой камень, Петр откидывался назад и так следил за его падением, — Иуда же наклонялся вперед, выгибался и простирал длинные шевелящиеся руки, точно сам хотел улететь за камнем. Наконец оба они, сперва Петр, потом Иуда, схватились за старый, седой камень — и не могли его поднять, ни тот, ни другой. Весь красный, Петр решительно подошел к Иисусу и громко сказал: — Господи! я не хочу, чтобы Иуда был сильнее меня. Помоги мне поднять тот камень и бросить. И тихо ответил ему что-то Иисус. Петр недовольно пожал широкими плечами, но ничего не осмелился возразить и вернулся назад со словами: — Он сказал: а кто поможет Искариоту? Но вот взглянул он на Иуду, который, задыхаясь и крепко стиснув зубы, продолжал еще обнимать упорный камень, и весело засмеялся: — Вот так больной! Посмотрите, что делает наш больной, бедный Иуда! И засмеялся сам Иуда, так неожиданно уличенный в своей лжи, и засмеялись все остальные, — даже Фома слегка раздвинул улыбкой свои прямые, нависшие на губы, серые усы. И так, дружелюбно болтая и смеясь, все двинулись в путь, и Петр, совершенно примирившийся с победителем, время от времени подталкивал его кулаком в бок и громко хохотал: — Вот так больной! Все хвалили Иуду, все признавали, что он победитель, все дружелюбно болтали с ним, но Иисус, — но Иисус и на этот раз не захотел похвалить Иуду. Молча шел он впереди, покусывая сорванную травинку; и понемногу один за другим переставали смеяться ученики и переходили к Иисусу. И в скором времени опять вышло так, что все они тесною кучкою шли впереди, а Иуда — Иуда-победитель — Иуда сильный — один плелся сзади, глотая пыль. Вот они остановились, и Иисус положил руку на плечо Петра, другой рукою указывая вдаль, где уже показался в дымке Иерусалим. И широкая, могучая спина Петра бережно приняла эту тонкую, загорелую руку. На ночлег они остановились в Вифании, в доме Лазаря. И когда все собрались для беседы, Иуда подумал, что теперь вспомнят о его победе над Петром, и сел поближе. Но ученики были молчаливы и необычно задумчивы. Образы пройденного пути: и солнце, и камень, и трава, и Христос, возлежащий в шатре, тихо плыли в голове, навевая мягкую задумчивость, рождая смутные, но сладкие грезы о каком-то вечном движении под солнцем. Сладко отдыхало утомленное тело, и все оно думало о чем-то загадочно-прекрасном и большом, — и никто не вспомнил об Иуде. Иуда вышел. Потом вернулся. Иисус говорил, и в молчании слушали его речь ученики. Неподвижно, как изваяние, сидела у ног его Мария и, закинув голову, смотрела в его лицо. Иоанн, придвинувшись близко, старался сделать так, чтобы рука его коснулась одежды учителя, но не обеспокоила его. Коснулся — и замер. И громко и сильно дышал Петр, вторя дыханием своим речи Иисуса. Искариот остановился у порога и, презрительно миновав взглядом собравшихся, весь огонь его сосредоточил на Иисусе. И по мере того как смотрел, гасло все вокруг него, одевалось тьмою и безмолвием, и только светлел Иисус с своею поднятой рукою. Но вот и он словно поднялся в воздух, словно растаял и сделался такой, как будто весь он состоял из надозерного тумана, пронизанного светом заходящей луны; и мягкая речь его звучала где-то далеко-далеко и нежно. И, вглядываясь в колеблющийся призрак, вслушиваясь в нежную мелодию далеких и призрачных слов, Иуда забрал в железные пальцы всю душу и в необъятном мраке ее, молча, начал строить что-то огромное. Медленно, в глубокой тьме, он поднимал какие-то громады, подобные горам, и плавно накладывал одна на другую; и снова поднимал, и снова накладывал; и что-то росло во мраке, ширилось беззвучно, раздвигало границы. Вот куполом почувствовал он голову свою, и в непроглядном мраке его продолжало расти огромное, и кто-то молча работал: поднимал громады, подобные горам, накладывал одну на другую и снова поднимал... И нежно звучали где-то далекие и призрачные слова. Так стоял он, загораживая дверь, огромный и черный, и говорил Иисус, и громко вторило его словам прерывистое и сильное дыхание Петра. Но вдруг Иисус смолк — резким незаконченным звуком, и Петр, точно проснувшись, восторженно воскликнул: — Господи! Тебе ведомы глаголы вечной жизни! Но Иисус молчал и пристально глядел куда-то. И когда последовали за его взором, то увидели у дверей окаменевшего Иуду с раскрытым ртом и остановившимися глазами. И, не поняв, в чем дело, засмеялись. Матфей же, начитанный в Писании, притронулся к плечу Иуды и сказал словами Соломона: — Смотрящий кротко — помилован будет, а встречающийся в воротах — стеснит других. Иуда вздрогнул и даже вскрикнул слегка от испуга; и все у него — глаза, руки и ноги — точно побежало в разные стороны, как у животного, которое внезапно увидело над собою глаза человека. Прямо к Иуде шел Иисус и слово какое-то нес на устах своих — и прошел мимо Иуды в открытую и теперь свободную дверь. Уже в середине ночи обеспокоенный Фома подошел к ложу Иуды, присел на корточки и спросил: — Ты плачешь, Иуда? — Нет. Отойди, Фома. — Отчего же ты стонешь и скрипишь зубами? Ты нездоров? Иуда помолчал, и из уст его, одно за другим, стали падать тяжелые слова, налитые тоскою и гневом. — Почему он не любит меня? Почему он любит тех? Разве я не красивее, не лучше, не сильнее их? Разве не я спас ему жизнь, пока те бежали, согнувшись, как трусливые собаки? — Мой бедный друг, ты не совсем прав. Ты вовсе не красив, и язык твой так же неприятен, как и твое лицо. Ты лжешь и злословишь постоянно, как же ты хочешь, чтобы тебя любил Иисус? Но Иуда точно не слышал его и продолжал, тяжело шевелясь в темноте: — Почему он не с Иудой, а с теми, кто его не любит? Иоанн принес ему ящерицу — я принес бы ему ядовитую змею. Петр бросал камни — я гору бы повернул для него! Но что такое ядовитая змея? Вот вырван у нее зуб, и ожерельем ложится она вокруг шеи. Но что такое гора, которую можно срыть руками и ногами потоптать? Я дал бы ему Иуду, смелого, прекрасного Иуду! А теперь он погибнет, и вместе с ним погибнет и Иуда. — Ты что-то странное говоришь, Иуда! — Сухая смоковница, которую нужно порубить секирою, — ведь это я, это обо мне он сказал. Почему же он не рубит? он не смеет, Фома. Я его знаю: он боится Иуды! Он прячется от смелого, сильного, прекрасного Иуды! Он любит глупых, предателей, лжецов. Ты лжец, Фома, ты слыхал об этом? Фома очень удивился и хотел возражать, но подумал, что Иуда просто бранится, и только покачал в темноте головою. И еще сильнее затосковал Иуда; он стонал, скрежетал зубами, и слышно было, как беспокойно движется под покрывалом все его большое тело. — Что так болит у Иуды? Кто приложил огонь к его телу? Он сына своего отдает собакам! Он дочь свою отдает разбойникам на поругание, невесту свою — на непотребство. Но разве не нежное сердце у Иуды? Уйди, Фома, уйди, глупый. Пусть один останется сильный, смелый, прекрасный Иуда!